Вот когда мне позарез необходимо мудрое наставление нене. Зачем ей понадобилось знать, в какой стороне Мекка? Чтобы соразмерить с нею свое движение, не кружить, не заплутаться в незнакомом месте. Идти всегда прямо. Вот в чем секрет! А где прямота моей дороги? Как жить, чтобы не раздваиваться?..

— Эй, парень! — раздался зычный голос водителя автобуса. — Последняя остановка. Дальше идем в парк.

Я вышел и оглянулся. Видимо, час был очень поздний. Лишь в редких окнах горел свет. Да и он как-то неприятно подмигивал, будто насмехаясь над моей душевной сумятицей.

С работы я возвратился затемно. Почти целые сутки за рулем вымотали силы. Хотелось поскорее лечь в постель, вытянуть занемевшее тело, расслабиться. Но в дверь постучали. Это оказался Билал. Последнее время мы как-то не успевали с ним перекинуться словечком.

Вообще-то Билал был замкнутым парнем. Он не отличался общительностью, его внимание было постоянно направлено на слишком серьезные вещи, которые не всех интересовали. Он производил впечатление неуживчивого человека. Но у меня с ним быстро наладился контакт. Чаще он соглашался с моими суждениями, а если чего-то не принимал, то не горячился, не сыпал словами, лишь нервно листал книгу и постукивал пальцами по переплету. Серьезные карие глаза обращались тогда ко мне с некоторым удивлением: как это я не разбираюсь в простых проблемах? Однажды он даже обиделся.

В выходные дни я поднимался поздно. Проснувшись, продолжал лежать в постели, чтобы дождаться, когда хозяева окончат завтрак. Они стали бы приглашать меня за стол, а мне не хотелось ни стеснять их, ни обижать отказом. Наконец стук ложек, дребезжание посуды смолкли, и я быстро оделся.

— Доброе утро, — сказал я, выглядывая на веранду.

— Входи, сынок, входи. Доброе утро! — приветливо встретил меня отец Билала.

— Как ваше самочувствие? — учтиво спросил я у хозяйки.

— Да умру у тебя под ногами, дружок! Как ты сам-то побледнел, осунулся… Работа выматывает тебя. Не понимаю, как твоя мать это терпит? И ешь совсем мало. Угощаю — отказываешься. Наверно, хуже готовлю, чем в родном доме?

— Вовсе нет, — торопливо отозвался я. — Если не возражаете, сегодня сяду с вами, попью чаю.

Лицо женщины осветилось, словно ей преподнесли подарок. Не веря ушам, она взглянула на меня и заулыбалась. И вот уже на керосинке в углу заскворчали на сковородке блинчики. Запах топленого масла наполнил веранду.

Старик тоже засуетился, освобождая стол для чаепития. Но вскоре я заметил, что настроение у него подавленное, горестные морщины на лбу никак не расправляются. Он уныло курил самокрутку за самокруткой.

Умывшись, я сел за стол.

— А где Билал?

— Где-то… Придет, наверно. Дело у него поблизости.

Голос звучал нетвердо, сам старик смотрел в сторону. Его жена не была так сдержанна. Гремя посудой, плаксиво подхватила:

— Помоги советом, Замин. Просим, как родного. Билал готов всю жизнь превратить в пыль! Тянет в сторону…

— Эй, женщина, — проворчал отец. — Есть что сказать, так говори. Не петляй.

Оказывается, Билал получил Назначение в Кировабад. А родители ожидали, что он вернется в родное село, где их старый дом был подновлен и даже пристроена комната для гостей. Мало смысля в науках, жители горного селения давно уже распустили слух, будто сынок Сары-киши «выучился на райкомщика»; как приедет, так и станет «главным секретарем». Все годы учения Билала горцы ловили о нем добрые слухи: ездил-де он в Москву к самым ученым людям, статью его печатали в газете. Когда Сары-киши с женой наведывались в родные места, их встречали с почетом, не знали как угостить, под локти подкладывали пуховые подушки вместо мутаки.

И вот теперь, спустя четыре года, все усилия родителей готовы рухнуть: они возвратятся одни, с пустыми руками. Поползут новые слухи: Билал бросил отца с матерью, Билал женился на городской. В общем, все по пословице: вылезла черепаха из скорлупы и больше ее не признает…

— Замин, сделай что-нибудь. Уговори его. Поставь на мое место свою мать… Сколько в селе девушек-невест, в любую дверь стучи — примут с почетом…

Мне почудилось, что она неспроста заговорила о невестах.

— Вы думаете, ему кто-то приглянулся здесь?

— Да. Или гянджинская, тамошняя.

— Я поговорю с Билалом, выясню его планы. Вы рано всполошились.

Едва я вернулся в свою комнату, как услышал на веранде голос Билала. Вскоре он постучался ко мне. Вид у парня был взволнованный, на щеках пылал румянец, глаза лихорадочно сверкали, а пальцы были холодны как лед.

— Побеспокоил? Прости.

— Что ты! Очень рад.

Мне хотелось, чтобы разговор начал именно он. Но после первых слов наступила заминка. Я пережидал с некоторым беспокойством. Билал был непредсказуемым человеком. Он мог взорваться, наговорить в запальчивости много обидного. Да и то сказать, мне ли, простому шоферу, давать советы и вмешиваться в судьбу завтрашнего выпускника университета? Он мог бросить презрительно: «Себе галушки не слепит, а для другого лапшу готов нарезать?» Разумеется, такой разговор был бы между нами последним.

— Соскучился по тебе, Билал. Совсем замотали дела, редко видимся. — Я хотел застелить стол чистой газетой вместо скатерти.

— Оставь. Мать сама приберет. — Он нетерпеливо постучал согнутым пальцем в дверь. Когда мать заглянула в комнату, отрывисто сказал: — Поставь чайник и, когда вскипит, принеси сюда.

— Что поделать, — шутливо пожаловался я, — у меня жизнь холостяцкая, неустроенная. — И тотчас забросил первую удочку: — С годами отношение ко многим вещам заметно меняется. То, что почиталось в жизни лишним, теперь манит к себе и притягивает. Посмотрюсь в зеркало: вроде тот же, никаких изменений. А меня все чаще «дядей» кличут.

— Рано брать груз на душу. До старости тебе далеко.

— Молодость понятие относительное; мне с раннего детства столько всего выпало, что поневоле будешь смотреть вокруг без иллюзий. Война принесла в наши дома черные дни… Ну и теперь мне еще далеко до благоденствия. Сам видишь.

— Стареют люди не от трудностей. Если ребенок выжил, несмотря на лишения, то он лучше других закален в жизни. Ты здоров, силен. У тебя будет долгий век, Замин! Говорю тебе как биолог.

— Верю. Ведь это твоя профессия.

— И профессия, и личные наблюдения. Раз организм выдерживает большие нагрузки, значит, он к ним приспособился. У одного известного биохимика есть интересная гипотеза: современный человек более вынослив и более адаптирован, чем древний. Таково его мнение. Он исследовал останки первобытных людей и пришел к выводу, что их век был предельно коротким; они умирали тридцати лет от роду.

— А ведь у нас в селах есть старики, которым за сто! Значит, человеческая жизнь удлиняется?

— Безусловно.

— Видимо, благодаря тому, что быт людей становится все удобнее? А сама жизнь безопаснее?

— Представь, я думаю как раз наоборот! Многочисленные болезни рода людского пошли ему на пользу, повысили сопротивляемость. Чтобы выжить, надо бороться!

Чувствовалось, что Билал сел на своего излюбленного конька. Прежняя тень неудовольствия и тревоги исчезла с его лица. Он уселся поудобнее. Но вдруг — словно его осенила какая-то мысль — проворно вскочил и через секунду вернулся со стаканами чая в обеих руках.

— Видишь, — сказал он, — горячее стекло не обжигает мне ладонь. А почему? Я предварительно разогрел руку, приучил ее к повышенной температуре. У меня есть некоторые соображения на этот счет. Теория адаптации…

— Интересно, — проговорил я без особого воодушевления.

Более простые житейские заботы мешали мне полностью погрузиться в научные блуждания Билала. В частности, слезная просьба его родителей. Начал я издалека.

— Ты с этими мыслями и ездил в Москву? Консультировался?

— Пожалуй, да. Хотя высказался там, конечно, не так примитивно. У меня собран большой фактический материал.

— Как встретили твои идеи?