«Издетства Клара мне знакома…» Издетства Клара мне знакома. Отца и мать я посещал, И, заставая Клару дома, С неё портреты я писал. Достигнул я в моём искусстве Высокой степени, но здесь В сентиментальном, мелком чувстве Талант мой растворился весь. Вот эту милую девицу На взлёте рокового дня Кто вознесёт на колесницу Окаменелого огня? А мне ль не знать, какая сила Её стремительно вела, Какою страстью опьянила, Какою радостью зажгла! «Вы мне польстили чрезвычайно!» – Остановясь у полотна, С какою-то укорой тайной Вчера сказала мне она. О, эта сладостная сжатость! И в ней желанный ореол Тебе, ликующая святость, Я неожиданно нашёл! Светло, торжественно и бело, Сосуд, где закипают сны, Невинно-жертвенное тело Озарено из глубины. «Хоть умом не очень боек…» Хоть умом не очень боек, – Ведь не всем умом блистать, – Но зато уж очень стоек, Если надо не зевать. Всё, что надо, держит память, Каждый пункт и каждый срок, И никто переупрямить До сих пор его не мог. С ним попробуй в спор ввязаться! «Слово дал, а с ним и честь, Так куда ж теперь податься? Интерес-то в чём же есть? Вот видны как на ладони Слово, честь и интерес, И не стащат даже кони Ни в болотину, ни в лес!» «Балет классический, тебе ли…» Балет классический, тебе ли Одежда – мёртвое трико? А впрочем, позабыв о теле, И поглупеем мы легко. Я не заспорю с маской старой, Приму котурны, как и все Трагедии античной чары В их остро-зыблемой красе. Но скудная замена кожи Издельем будничных машин Так смехотворно не похожа На радость эллинских долин. «Не от полночного испуга ль…» Не от полночного испуга ль Зажглась губящая гроза? Черны и пламенны, как уголь, Там заметалися глаза, И в липком веянии праха Лиловых молний зыбкий смех Дрожит, как на спине рубаха Дрожит от мстительного страха, Содомский источая грех, И самый светлый, крепкий уголь Так многоцветно отвердел Не от предвечного испуга ль Предосуждённых в небе дел? Из старых былей
Чиновник молча взял прошенье, Пожал плечьми, – нельзя не взять. «Когда же будет мне решенье?» Сухой ответ был: «Надо ждать». Проситель каждый день приходит, И слышит тот же всё ответ, И наконец на ум наводит Его какой-то сердцевед. «Поймите, сударь, это слово: Ведь надо ж дать, вам говорят. Ну и давайте хоть целковый, Покуда не пойдёт на лад». И точно, первая же взятка Могла уж кой-что изменить, – Чиновник, улыбаясь сладко, Промолвил: «Надо доложить». Понятно стало всё, что надо. Проситель более не ждёт, И для солидного доклада Он документы достаёт. «Ещё немного дней добавить…» Ещё немного дней добавить, И жизнь окончена моя. Не надо ни хулить, ни славить Ни зла, ни блага бытия. Во времени зыбкотекущем Земная затихает речь. Не надо думать о грядущем, И силы не на что беречь. К последнему теснятся входу Улыбчиво мои мечты. Чтоб обрести свою свободу, Душа, всё потеряла ты. Уходишь нищая, с собою Ты ничего не унесёшь, Но, меткой брошена пращою, Ты Алетею обретёшь. «Чёрный щит и чёрный шлем…» Чёрный щит и чёрный шлем, Перед белым домом всадник, Но закрыт пред ним и нем В туберозах палисадник. Тихо поднял он с лица Скрежетавшее забрало… Не дала ему кольца, На крыльце не постояла… По калитке он копьём Стукнул раз, другой и третий, Но молчал весь белый дом, И кругом дивились дети. «Дай в залог мне за неё, – Говорит мальчишка смелый, – Щит, и шлем твой, и копьё, И потом что хочешь делай. Знаю, ты отважней всех, Никогда не ведал страха. Я покрою твой доспех Чистым золотом бдолаха. И тебе его отдам В час свершенья светлой грёзы, В час, когда с сестрою в храм Ты пойдёшь от туберозы». Рыцарь бросил быстрый взгляд. «Вижу, мальчик – не плутишка. Я тебе поверить рад, Босоногий мой братишка, Шлем, и щит мой, и копьё, Всё в залог тебе вручая: У тебя, как у неё, Светел взор лазурью рая». Не успел закрыть лицо, Сдвинув тяжкое забрало, – Дева вышла на крыльцо, И кольцо с руки снимала. |
