«Целуйте руки…» Целуйте руки У нежных дев, Широкий плащ разлуки На них надев. Целуйте плечи У милых жён, – Покой блаженной встречи Им возведён. Целуйте ноги У матерей, – Над ними бич тревоги За их детей. «Ты в стране недостижимой…» Ты в стране недостижимой, – Я в больной долине снов. Друг, томительно любимый, Слышу звук твоих шагов. Содрогаясь, внемлю речи, Вижу блеск твоих очей, – Бледный призрак дивной встречи, Привидение речей. Расторгают эвмениды Между нами все пути. Я изгнанник, – все обиды Должен я перенести. Жизнью скучной и нелепой Надо медленно мне жить, Не роптать на рок свирепый, И о тайном ворожить. «Я верю в творящего Бога…» Я верю в творящего Бога, В святые заветы небес, И верю, что явлено много Безумному миру чудес. И первое чудо на свете, Великий источник утех – Блаженно-невинные дети, Их сладкий и радостный смех. «Забыв о родине своей…» Забыв о родине своей, Мы торжествуем новоселье, – Какое буйное веселье! Какое пиршество страстей! Но всё проходит, гаснут страсти, Скучна весёлость наконец; Седин серебряный венец Носить иль снять не в нашей власти. Всё чаще станем повторять Судьбе и жизни укоризны. И тихий мир своей отчизны Нам всё отрадней вспоминать. «Всё почивающее свято…» Всё почивающее свято, В смятеньи жизни – зло и грех. Томила жизнь меня когда-то Надеждой лживою утех. Её соблазны были многи, И утомленья без числа. В великолепные чертоги Она мечты мои звала, И на жестокие дороги Меня коварно увлекла. Но близость кроткой смерти чуя, Уснули гордые мечты. Я жду смиренно, не тоскуя, Благой и вещей темноты. И если жить мне надо снова, С собой я жизни принесу Успокоения святого Невозмутимую красу. «Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик…»
Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик, Я услышал над собою, и узнал зловещий клик. И приникши к изголовью, обагрённый жаркой кровью, Мой двойник, сверкая взором, издевался над любовью, Засверкала сталь кинжала, и кинжал вонзился в грудь, И она легла спокойно, а двойник сказал: «Забудь. Надо быть как злое жало, жало светлого кинжала, Что вонзилось прямо в сердце, но любя не угрожало». «Изнемогающая вялость…» Изнемогающая вялость, За что-то мстящая тоска, – В долинах – бледная усталость, На небе – злые облака. Не видно счастья голубого, – Его затмили злые сны. Лучи светила золотого Седой тоской поглощены. «В паденьи дня к закату своему…» В паденьи дня к закату своему Есть нечто мстительное, злое. Не ты ли призывал покой и тьму, Изнемогая в ярком зное? Не ты ль хулил неистовство лучей Владыки пламенного, Змия, И прославлял блаженный мир ночей И звёзды ясные, благие? И вот сбылось, – пылающий поник, И далеко упали тени. Земля свежа. Дианин ясный лик Восходит, полон сладкой лени. И он зовёт к безгласной тишине, И лишь затем он смотрит в очи, Чтобы внушить мечту о долгом сне, О долгой, – бесконечной, – ночи. «Живы дети, только дети…» Живы дети, только дети, – Мы мертвы, давно мертвы. Смерть шатается на свете И махает, словно плетью, Уплетённой туго сетью Возле каждой головы. Хоть и даст она отсрочку – Год, неделю или ночь, Но поставит всё же точку, И укатит в чёрной тачке, Сотрясая в дикой скачке, Из земного мира прочь. Торопись дышать сильнее, Жди, – придёт и твой черёд. Задыхайся, цепенея, Леденея перед нею. Срок пройдёт, – подставишь шею, – Ночь, неделя или год. «В тебя, безмолвную, ночную…» В тебя, безмолвную, ночную, Всё так же верно я влюблён, И никогда не торжествую, И жизнь моя – полдневный сон. Давно не ведавшие встречи, Ты – вечно там, я – снова здесь, Мы устремляем взор далече, В одну мечтательную весь. И ныне, в час лукавый плена, Мы не боимся, не спешим. Перед тобой моя измена, – Как легкий и прозрачный дым. Над этим лучезарным морем, Где воздух сладок и согрет, Устами дружными повторим Наш тайный, роковой завет. И как ни смейся надо мною Жестокий, полуденный сон, – Я роковою тишиною Твоих очей заворожён. |
