Н. Г. Чулковой Из Элизийской светлой дали Ваш трогательный мальчик мне Томленья кроткие печали Порой приносит в тишине. Я знаю, что в утрате Вашей Утешиться Вам не дано. Склоняйтеся над скорбной чашей И пейте страстное вино, Мы утешенья отвергаем, Забвения не надо нам. Земля не будет нашим раем, Идём по камням к небесам. Забвенье – слабому отрада. Кто знает верные пути, Тому забвения не надо. Достойней тяжкий крест нести. С судьбою беспощадной спорим, Но и печаль душе мила. Душа, измученная горем, Ты безутешна, но светла. «Милая мать, ты – Мадонна…» Милая мать, ты – Мадонна, А твой сын – младенец Христос. Учи его умирать без стона, Учи его страдать без слёз. Больше ничего от тебя не надо, Его судьбы ты никогда не поймёшь. Завидишь сени Гефсиманского сада, – Сама вонзи себе в сердце нож. «Я испытал превратности судеб…» Я испытал превратности судеб, И видел много на земном просторе, Трудом я добывал свой хлеб, И весел был, и мыкал горе. На милой, мной изведанной земле Уже ничто теперь меня не держит, И пусть таящийся во мгле Меня стремительно повержет. Но есть одно, чему всегда я рад И с чем всегда бываю светло-молод, – Мой труд. Иных земных наград Не жду за здешний дикий холод. Когда меня у входа в Парадиз Суровый Пётр, гремя ключами, спросит: «Что сделал ты?» – меня он вниз Железным посохом не сбросит. Скажу: «Слагал романы и стихи, И утешал, но и вводил в соблазны, И вообще мои грехи, Апостол Пётр, многообразны. Но я – поэт». – И улыбнётся он, И разорвёт грехов рукописанье. И смело в рай войду, прощён, Внимать святое ликованье, Не затеряется и голос мой В хваленьях ангельских, горящих ясно. Земля была моей тюрьмой, Но здесь я прожил не напрасно. Горячий дух земных моих отрав, Неведомых чистейшим серафимам, В благоуханье райских трав Вольётся благовонным дымом. Машинописные книги стихов
<Стихотворения 1925–1927 годов> Атолл «Пой по-своему, пичужка…» Пой по-своему, пичужка, И не бойся никого. Жизнь – весёлая игрушка, И не стоит ничего. Что бояться? Зачарует Змей, таящийся в лесу, – Или запах твой взволнует Кровожадную лису, – С высоты ли ястреб комом На тебя вдруг упадёт, – Из ружьишка ль с дряблым громом Человечишко убьёт, – Что ж такое! Миг мученья Тонет в бездне роковой, Но не гаснет вдохновенье. Пой же, маленькая, пой! В альбом («Я не люблю строптивости твоей…») Я не люблю строптивости твоей. Оставь её для тех, кто смотрит долу. Суровую прошёл я в жизни школу, И отошёл далёко от людей. Противоборствуя земному гнёту, Легенду создал я, и опочил. Я одного хотел, Одну любил, Одну таил в душе моей заботу. Солгу ли я, но всё же ты поверь, Что крепче всякой здешней правды это Моё самовластительство поэта, Эдемскую увидевшего дверь. Сомкну мои уста, простивши веку Всю правду тусклую земных личин. Я жизни не хочу, и я один, Иное возвестил я человеку. Страницы книг моих, как ряд амфор, Простых для невнимательного взгляда, Наполнены нектаром, слаще яда. Нектар мой пьян, и мой стилет остёр. «Открыл, меня создавши, Ты…» Открыл, меня создавши, Ты Ларец лазоревой эмали, И подарил мне три мечты, Три шороха и три печали, Я сплёл в пылающий венок Твои дары, скрепил их кровью. Один я, но не одинок С моей бессмертною любовью. Приходят и проходят дни, Слабеют страсти и желанья, Но мой венок в ночной тени Хранит безмерные пыланья. «Сатана вошёл во фраке…» Сатана вошёл во фраке, В лакированных туфлях, С золотым сияньем в лаке От широких пряжек-блях. Руку полную целуя У хозяйки, в шелест лент Кинул он, её волнуя, Очень тонкий комплимент. Он смягчал свои сарказмы, Укрощал он блеск очей, Чтоб не сделалися спазмы У мамаш и дочерей, Чтобы соль игры мятежной Не совсем была остра, Чтоб в груди у дамы нежной Не открылася дыра, Чтоб не пахло адской серой, Ни один не встал бы рог, Чтоб сегодня светской сферой Ограничиться он мог. Ведь недавно адский пламень Из очей его сверкал, И насквозь массивный камень Он слезою прожигал. Нет, огня теперь не надо, Не уронит и слезы Светский выходец из ада Для болтливой егозы. Вот, сидит пред ним Тамара, – Как глупа и как смешна! «Мне она совсем не пара!» – Размышляет Сатана. |
