Не до копаний в сумбуре мыслей и чувств было Эдуарду Затонскому, семнадцати лет от роду, стоящему на пороге взрослой жизни, но по сути еще подростку.

Сейчас он твердо знал одно: его мир, в котором он жил столько времени спокойно и счастливо, дал серьезную трещину, ведь его предали и унизили, а он и осмыслить это не готов, и привыкнуть к этому не успел.

- Эд, - потянул его к себе обеспокоенный Вадим, - я тебе дома все объясню.

- Ну я пошел, - довольный реакцией на сказанное собой, татуированный, лыбясь во весь рот, небрежно вернулся в зал, в котором всё еще скакал голышом парень в одной жилетке и носках.

Гремел тот же трек, и охрана только-только подхватилась на непотребство… наверно, и минуты не прошло. А Эдик, ошеломленный и раздавленный, стоял рядом с чужим человеком, который ищуще заглядывал ему в глаза, что-то говорил, зачем-то тянул за рукав.

Затонский вырвался из захвата, машинально пробежался по застегнутой молнии пальцами и с застывшими сухими (мальчики не плачут!) глазами пошел куда-то, стараясь ступать твердо, но земля качалась и ноги были ватные, не свои.

- Лапочка… – пробился сквозь писк в ушах растерянный голос бывшего парня.

Враз пересохшие губы шевельнулись, и Эдик глухо, выталкивая из себя слова, сказал:

- Не ходи за мной, пожалуйста. И домой тоже не приходи больше.

***

Еще два часа назад неоновая вывеска «ебель тут», вызвавшая у них неудержимый ржач, фривольно трактуемая скульптура с советских времен, на фоне которой они сфоткались вдвоем, были яркими проводниками к вечному веселью – теперь же здесь всё было чужое, враждебное, пошлое, гнилое и лживое.

Как Эдик добрался до дома, как открыл двери и сел в коридоре, раскачиваясь, словно в трансе, прижав к себе выбежавшего встречать Варфоломея, он не помнил абсолютно. В голове было пусто, а в груди больно. Так он и просидел до утра, пока со смены не вернулась мать.

Оглушенный всем, Эдик не видел, как шел за ним по ночным улицам убитый случившимся Вадим.

Он пытался подойти, остановить, сказать в свое оправдание хоть что-то, но ворвавшийся в сердце Эдик не слышал, не замечал, шел, как заведенная механическая кукла.

Не ведал Эд и того, как Дим сидел на лестничной площадке, буквально за стенкой, обхватив руками голову, и, вставая время от времени, прислушивался к тишине за дверью любимого мальчика, а потом снова садился, не решаясь постучать.

Его обходили соседи и собачники, выводившие питомцев на утренний променад: видно, что-то подсказывало людям, что не стоит трогать парня с таким отчаянием на лице.

Только когда усталая женщина, неодобрительно покосившаяся на явно неадекватного юношу, сидевшего на ступеньках, стала открывать ключом замок, Вадим очнулся.

Дверь открылась и захлопнулась.

Вадим стукнул себя по лбу кулаком – ну что он за тряпка, теперь даже не позвонить по телефону, ведь это его мама…

В кармане завибрировал телефон. Он? Это он? Путаясь в застежках, Решитов выхватил мобильник, торопливо проговорив в него: «Прости!»

- Сын, ты не пришел, а Анечку надо было в садик. В чем дело? – раздался у уха голос отца.

- Прости, - тусклым голосом повторил Дим, - я еду.

***

По дороге домой парни периодически пережидали, пока поссорившиеся отойдут подальше, и в один из таких моментов, остановившись за машиной, Гор прошептал:

- Знаешь, я бы хотел посмотреть, как ты стриптиз танцуешь.

- Правда? - Димка рассмеялся тихонько. - А ты в курсе, что у стриптизеров есть правило: смотреть смотри, руками не трогай? Уверен, что удержишься?

Игорь, обвив талию Димы руками, смотрел на него влюбленным взглядом, представлял это зрелище и отчетливо понимал, нет, не удержится. Да он бы умер, если бы ему запретили касаться Димки. Видимо, Дима что-то такое прочитал в его глазах, потому что вдруг резко приник губами к его рту, целуя нежно и самозабвенно. Игорь пролез руками под рубашку, поглаживая, лаская Димкину спину, и только стук двери в доме рядом заставил их оторваться друг от друга.

*«Chippendales» - одно из самых популярных мужских стриптиз-шоу в США

Глава 22

- Эдик! – мама присела испуганно рядом. - Что случилось?

«Да что случилось, боже мой, ровным счетом ничего, мы сейчас с моим парнем расстались!» – хотелось крикнуть Эдику, но он только изо всей силы прижал ладонь к глазам: не плакать, не завыть от тоски в голос, не говорить ничего.

- А ну-ка пошли. Нечего на холодном сидеть, - мама подхватила парня под локоть, забрала Варфоломея, повела в комнату, - давай-ка в кресло вот.

Анна смотрела на сына, машинально гладя кота. К бабке не ходи – поругались. И, конечно, ему сейчас кажется, что навсегда. Да пусть бы и навсегда! Анна покачала головой, жалея и… радуясь, наверно.

Об ориентации она узнала случайно. Сначала просто не поверила глазам, когда на мониторе увидела это. Подумала, может, подружку приводил, да и залезла девчонка? Ну да, ну да. К геям на сайт.

Когда сынок наряжается, чтобы по пять раз на дню мусор вынести, то как в окно не посмотреть и не увидеть высокого черноволосого парня, поправляющего Эдику сбившийся шарф?

Сколько передумала-переплакала, как от мужа скрывала, как надеялась, что блажь это всё… смирилась и стала ждать, может, пройдет.

Будучи врачом, знала, что такое не лечится. Главное, чтоб мальчик оказался «би», тогда есть надежда, что сейчас наэкспериментируется и переключится на девушек. А там уже жена, детки пойдут…

Вот сидит кровиночка, и больно ему, и не помочь ничем.

- Котенок, - Анна погладила сына по голове, - всё уладится. Вы помиритесь, вот увидишь. А не помиритесь, так все, что ни делается, к лучшему.

Эдик обреченно-безнадежно помотал головой: нет, нет!

- Я чай поставлю, будешь?

Опять отрицательно мотнул волосами.

- Я пойду посплю, мам, - хрипло сказал он.

- Все хорошо будет, сынок, поверь.

- Ничего уже не будет хорошо, - сказал Эдик, поднимаясь.