Капитуляция была безоговорочной и полной.

Внезапно сбившееся Эдиково дыхание как нельзя лучше гармонировало с такими же рваными вздохами позади него, и одна из ладоней покинула место своей дислокации на светлых коротеньких кудряшках, нетерпеливо зашарив под подушками.

Ай, холодное!

Анус вынес было ноту протеста, но настойчивые и терпеливые пальцы убалтывали его несколько минут, и он, инстинктивно сжимаясь, впустил в себя горячее, шелковистое, восхитительно толстое орудие.

Толчок, толчок, толчок. И оно уже полностью погрузилось туда, где его ждал набухший крохотный бугорок.

Ааах… дааа… два горла издали на удивление согласованные звуки, а обе пары бедер задвигались рьяно, с силой и темпераментно.

Не борьба, не «кто кого», неважно, кто снизу, два парня в одном ритме двигались и доставляли друг другу бездну наслаждения.

А потом их обоих накрыло, да так, что один совсем ушел в нирвану.

И очухался только через пару минут, когда перепуганный партнер затряс его за плечо.

Эдик лениво открыл глаза, расслаблено закинул руку назад, успокаивающе обнимая Вадима за шею, и снова сомкнул ресницы.

Облегченный выдох, и Дим тоже прикорнул.

Примечание к части Не знаю, каким видит Вадима Дэйка, но я его задумывала таким:

http://s61.radikal.ru/i172/1212/b0/7b461cd412da.jpg

А это Эдик http://s09.radikal.ru/i182/1309/d5/16ca06aa7c5f.jpg

Глава 14

Акварель. Димка, в одних боксерах, сидит по-турецки, обхватив плечи руками – под тонкой кожей мускулы напряглись, изящные лодыжки перекрещены. Эльфийский принц – точеное лицо и сила.

Гор водит мокрой кисточкой по бумаге, а хотелось по широкой спине и не кисточкой, а всей кистью. Кистью руки, разумеется.

Ощутить тепло и гладкость плеча и почувствовать, что это чудо живое и свое.

Нет, ничего такого. Просто прикасаться стало до нелепого трудней. Как будто воруешь. Друг всё такой же, и ты не изменился, а прикосновения совсем другие. Иногда невыносимо хочется вжаться в него, стать его частью, лицом к лицу постоять неподвижно, обнимая.

И… чтобы он обнимал тоже. Как глупо.

Почему так мучительно неловко стало отпить из его кружки, коснуться того места, которое только что покинули его губы? Что за чертовщина творится с ним, с Игорем, когда он просто прощается с другом – на ночь всего, завтра увидятся, а уходить не хочется совсем?

А в тот раз, когда они заснули вдвоем на диване, и Гор проснулся первым? Димка спал, а он украдкой, не касаясь, обвел контур щеки и скул.

Вечером нарисует их пастелью.

Что с ним творится?

Что?

***

Он и сам не мог сказать, когда осознал то, что бродило в его голове месяцами. Да, именно месяцами. Не годами же?

Димке, как и всем пацанам в его возрасте, снились эти сны, и смутные образы, что мелькали в них, всегда были… ну, черт!

Образ – он и есть образ. Кто-то горячий, обнимает, прикасается, что-то еще происходит, потом ты просыпаешься – а простыня мокрая.

И то, что этот «кто-то» непременно светловолосый, вообще сомнению не подвергалось.

С Гором они о таком не говорили. Чего тут обсуждать? Обычное дело…

Дело перестало быть обычным, когда снов стало не хватать. Они становились подробнее, ярче, и настало время, когда Димка трогал себя уже наяву. Сначала хватало пары простых движений. Потом за закрытыми веками вспыхивали картинки – немного размазанные и статичные. Что на них было, сейчас и не вспомнишь, но что-то очень-очень родное, близкое, нестыдное и всепонимающее. Этому родному, когда картинки стали чем-то вроде кино, несложно и совершенно правильным казалось признаться, что ужасно хорошо, если сделать вот так. И так. И вот так, да, только быстрее. Он близкий, не осудит, не посмеётся и уж конечно сделает, как ты хочешь, как тебе сладко.

Потом в снах стали мелькать те самые светлые волосы и гладкая кожа. Неясно, кем был тот человек, но без него ощущение напряжения, острого наслаждения, полной разрядки и неги не наступало.

И вот уже какое-то время назад Димка соединил сны и реальность. А она была странная и никуда не годная. Тот, без кого желание не приходило и не скручивало в одуряющий оргазм, был рядом.

Так близко, что и придумывать ничего не нужно.

Просто смотри, и вечером, когда ложишься, вспоминай мимолетное движение головой, мягкую улыбчивую складку губ – вот тогда и накроет то возбуждение, которое выворачивает тебя лицом в подушку, а руки заставляет двигаться быстрей и жестче, а потом жаркое, до звездочек упоение, и ты лежишь сонный и размякший.

Но самый кайф, это покой после, когда уже схлынуло и хочется просто полежать в обнимку, представить, что друг тут, с тобой и ему хорошо оттого, что хорошо тебе, и тесно переплести пальцы, и кожа к коже… и легкие сны – одни на двоих.

И, наверно, поэтому легко и просто было раздеться перед Гором, когда он делал свои наброски – разве он не делал и большего в мечтах?

И внимательные взгляды, которые Игорь бросал на него, а после уверенными движениями наносил линии на ватман, потом можно было представлять, как те самые, от которых хочется обнять, и щека к щеке…

И никак не сказать другу ничего из того, что чувствуешь. Не потому, что оттолкнет, нет. Гор не такой!

Но не обидится ли он, что Димка на него… и не выговорить вслух… кончает?

Станет ли это тяжелым грузом для него – невозможность дать то, что так необходимо другу?

Гор не бросит, может, даже… черт… поможет. Не в том самом смысле, а просто отрубит для себя другие контакты. А вот этого Арсенин позволить себе не мог никак. Занять чужое место в Игоревой… сейчас, сейчас, надо только решиться и сказать… постели, это значит лишить друга выбора. Насовсем.

И эта чертова джакузи! Сколько можно вспоминать…

***

Эдик, отпихивая настойчивого Варфоломея ногой, резал бутерброды. Варфоломей коротко взмявкивал и намекал, что вон та парочка креветок в качестве взятки вполне подойдет.