Как ехать в улусы, не успеешь выправить подорожную — заявляется поп: «Соизвольте не отказать в компании, еду по делам миссионерским, господин Банзаров. По незнанию языка инородческого впадаю постоянно в затруднение: «Толмач угэ».

По дороге сей попик уши заложит молитвами и наставлениями, иные Банзаров знал уже на память.

На квартиру определили опять же к попу. Согласился: плата низка и вход отдельно. Отец Сидор при знакомстве заявил: «Попами не брезгайте, господин ученый. Поп — отец духовный».

По воскресеньям к отцу Сидору приходили дьякон и псаломщик, выпивали наливки всяких «колеров» — малиновую, смородиновую, вишневую. Звали к себе за компанию Банзарова, выспрашивали про Казань, про Петербург, дивились: «Инородец, веры нехристовой, а науки превзошел».

Опьянев, отец Сидор уставлялся умильно на Банзарова и хитро спрашивал: «Закон божий изучали-с, молодой господин?» — «Не приходилось… освобождение имел… по курсу». — «То-то осведомлены в нем слабо. Отчего бы это?» — «За инородческое происхождение». — «Ах, молодой господин, ученым называетесь! Божья-то наука и есть главная наука! Вот как!»

А тут как-то заявился отец преподобный Нил. Сухой, как щепка, с печальными влажно-черемуховыми глазами, он довольно сносно изъяснялся по-монгольски. Начал беседу с Банзаровым с восшествия на гору Синайскую, где провозглашена была воля божья. Подливая Банзарову сливовой настойки, уверял, что есть только один бог христианский и нет иного бога, что бог — творец человека, и человек, преступивший закон государственный, виноват только перед людьми, ибо людьми закон и установлен, а преступивший закон божий виноват перед богом и обречен на муки вечные.

Отец Сидор многозначительно поднял палец и произнес:

— Не сотвори себе кумира!

— О, истинно, истинно! — подхватил владыко. — Горе тем, кто может, но не хочет защищать бедных и сирых, кто в угоду господину творит беззакония, ради мирских благ обижает ему подвластных и ближних.

— Доржи Банзарыч не корыстен, не корыстен! — твердил дьякон, никак не попадая вилкой в луковое колечко. — А, черт! До мирские благ не охотник, истинно! Да что ты! Бесы в глазах. Не ухвачу никак! Закон не преступи, не преступи! A-а, черт, едят тя мухи с комарами. Дьяконствую уж три года, а все… — Дьякон положил вилку, полез пальцами за луком. Власы его растрепались.

Отец Нил, отмахиваясь от жары широким рукавом коричневой шелковой рясы с голубой подкладкой, наставительно продолжал:

— Справедливей христианской религии нет ничего. Сам царь нам не царь. Царь земной не бог. Когда все мы предстанем перед судом господним, не спросит бог, кто был царем, кто господином, кто ремесленником, а каждому воздаст по делам его. Царь, не пожелавший заступиться за народ, унять господ, — сам враг богу, и власть его не от господа бога, а от сатаны. Чем плох закон божий, молодой господин Доржи Банзарыч? Не вижу ничего плохого, одна благость и милость человечеству.

Банзаров, почувствовав хмель в голове, подзадорил отца Нила:

— Все бы приемлемо в вашем учении, святой отец, да молитв у вас много и все они многословны. У буддистов проще. Молитвенные колеса — хурдэ. Крутнул раз — прочитал столько молитв, сколько там, в хурдэ, написано их на бумажках. А можно возле юрты шест с лоскутами воткнуть. На лоскутках тексты молитв. Ветер треплет, поворачивает лоскутки и так и сяк — считается, что хозяин молится, славит Будду. Не правда ли, как удобно для нашего непросвещенного жителя!

Отец Нил недоумевающе оттянул губу:

— Вся сладость молитвы в исповеди, в пении. Чувства к господу богу изъявляются открыто, громогласно. Бог нас слышит и не забывает нас. А мельничные колеса да лоскутки на шестах — это от язычества, от лености и непочтения бога своего. Тот, кто придумал хурдэ, — первый ленивец и есть.

— Браво, брависсимо, ваше преосвященство! — заорал вовсе опьяневший дьякон. — Вот когда я дьяконил… Это было… Дай бог памяти… — Подхватив на вилку огурец, он ткнул огурцом в тарелку отца Нила, собирая им соус.

Дьяконица поспешила заменить архиепископу тарелку. Дьякона оттерли на край стола.

— Кушайте, отец преподобный! — угощала попадья Нила. — Кушайте, рыбка озерная, гулевая… спасовская. Не откажите… Доброхотно отдана боголюбивыми прихожанами.

— Да не оскудеет рука твоя в возблагодарении, — гудел дьякон, — и благо тебе будет на земле и на небе! Во веки веков. Аминь!

Отец Нил пил мало и все пытался толковать заповеди господа бога.

— В праздник господен воскресенье отложи дела мирские и обратись сердцем к творцу, — говорил он, закатывая глаза к потолку. — А все ли так поступают?

— Не все, — согласился Банзаров. — В улусах и селах сколько угодно народу, что не знают отдыха.

— Вот он, Христос-то, каков! — восторженно воскликнул отец Нил. — И царя земного, и господина земного призовет к ответу, поелику те преступят его заповеди. Что вы скажете, господин Банзаров?

— Уж не мыслите ли вы, отцы духовные, обратить бедного чиновника, младшего брата вашего, в христианскую веру?

— Истинно! Истинно! — провозгласил отец Нил. — Прими божеское учение и вместе станем богословствовать.

— И буддизм, и христианство мне известны, — ответил Банзаров. — И Будда и Христос… Вы, отец Нил, и вы, отец Сидор, провозглашаете народу привольную и сладкую жизнь на том свете и утверждаете именем бога, что поскольку мужику нет уготованной ему судьбы, то на страшном суде спросится с царя земного и господина земного. А буддизм утверждает, что жизнь на земле — это зло и страдание. И что же мы видим? Не переполнилась ли наша земля злом и страданием? Вы можете отвергать буддизм, по вы не отвергнете мужицкую бедность и мужицкое бесправие. Видывали вы хлеб, которым питается мужик российский? Он выпекается из мякины и крапивы с лебедой, и видом похож на высушенный конский навоз.

— Что же, по-вашему, молодой господин, порождает эти страдания? — вставил отец Нил. Он уже сидел мрачным. Черемуховые глаза его сухо и, отчужденно поблескивали.

— Порождает?.. Страсти и желания. Ламы призывают верующих Подавлять в себе страсти и желания. Отказ, добровольный отказ or радостей жизни, подавление всех желаний означает: «Погрузимся в нирвану». Туда, где духовное, божественное начало, У нас, как и у вас, есть рай и есть ад, есть злые и добрые духи, как есть у вас ангелы, угодники, сатана, ведьмы, черти. И попы, и ламы обещают верующим счастливую загробную жизнь. Видите, как много у нас общего! Если в чем мы и разнимся, так это… Я уж говорил… Страдание есть жизнь, а жизнь есть страдание.

— И сотворим им ве-е-ечную память! — тянул пьяный дьякон, порываясь встать со стула.

Псаломщик, просидевший всю трапезу молча у двери, испуганно таращил глаза на дьякона. Отец Сидор спешно наполнил рюмки.

— В градусном нашем состоянии не до беседы, господин Банзаров, — учтиво, но холодно произнес отец Нил. — За спором нашим мы совсем забыли о закуси и наливках, припасенных хозяином и хозяйкой. За их счастье, за их здоровье!

Банзаров и сам недоумевал: зачем спорил с Нилом? Захотелось подзадорить, обозлить служителей культа. И чего они к нему пристали? Банзаров в облике христианина… Зачем? Принять крещение — это высказать веру в то, что проповедует отец Нил. А этой веры у него нет и будет ли она когда? В душе он давно порвал с буддизмом — на обо не бывал сколько лет, хурдэ затерялось где-то… Ламы ничем не порядочнее отца Нила. «Жизнь есть страдание, откажись от всего…» Это как раз и устраивает тайшей, зайсанов, шуленг. Не завидуй богатым, смирись. На том свете ждет тебя перерождение. А на этом? Нищета, голод, болезни. У отца Нила это же самое в проповедях. Терпите кнутобойство, каторгу, почитайте самодура-майора, который велит фельдфебелю плевать солдатам в лицо и подбирает себе в комендатский взвод людей, как скот, по цвету волос. Терпите и вместо хлеба ешьте нечто напоминающее высохший конский навоз. За все сие на том свете ответит царь земной и господин земной перед богом. Как же… ответит…