Джигмит Ранжуров за сплав по Амуру был произведен в чин зауряд-хорунжего. Санжи Чагдурову к серебряным галунам на рукавах добавили галуны на воротнике — стал пятидесятником. Ранжуров, имея офицерское звание — хотя и зауряда, — надел серебряные эполеты и получил темляк к шашке.

В улусе все дивились. Как не дивиться… Увезли Джигмита в Иркутск в колодках, а вернули в серебряных эполетах.

В Нарин-Куидуе только-только управились с сенокосом, как из Кяхты прибыл конно-нарочный с приказом: «Зауряд-хорунжему Джигмиту Ранжурову при строевом коне и полном вооружении прибыть на сборный пункт Верхнеудинского казачьего полка для отбытия на учебную службу в Оренбургское войско на два года. С собой велено иметь команду из пяти казаков, «умственно вполне пригодных и к строевой службе способности оказывающих».

Цырегма в слезы: «Не езди, откажись! Что я без тебя? С тоски пропаду. То на Амур ходил — ждала, теперь — на новый край света… Хозяйство порушится без хозяина». Взяла на руки Цыремпила: «Куда я с ним? Без отца растет».

Старик Ранжур стукнул кулаком по сундуку, на которое сидел:

— Цыть! Как это — «не езди, откажись?» Ведь он у нас, дура, офицерского звания!

Ранжур гордился сыном, его офицерским чином.

Балма, узнав об отъезде брата, вздохнула:

— И когда этому конец будет? Опять мне на всех вас спину гнуть?

— Ничего, сестра, потерпи, — усмехнулся Джигмит невесело. — Жениха привезу тебе… из оренбургских.

— A-а, жениха! — Балма сплюнула. — Только вези урода, а то сбежит от меня.

— Без меня проведывайте мать Цыцикова. Не оставляйте старуху без присмотра. Коня Очиркина строевого сберегите. Добрый у него конь. Если старуха не в силах за ним досмотреть, поставьте в мою конюшню.

— Неужели веришь, что Очирка вернется?

— Всяко бывает. Позже появившиеся рога лучше рано выросших ушей.

— Себя береги там… в чужом краю.

В Верхнеудинском полку на сборном пункте формировались первые две учебные команды забайкальцев для отправки в Петербург и Оренбург.

В город приехал Николай Николаевич Муравьев, лично пожелавший проследить, как идет исполнение его приказа.

Весной Муравьев и Ахтэ докладывали царю о положении в Восточной Сибири в присутствии наследника-цесаревича Александра и военного министра.

Николай, рассмотрев карты экспедиции Ахтэ, сверил все, что было нанесено, с параграфами Нерчинского трактата. Посмотрел на Муравьева:

— Что же, генерал, выходит так, что все пространство Приамурья, которое лежит от реки Бурей к морю, это наше?

— Да, ваше величество! Дерзаю настаивать на занятии залива Де-Кастри и соседнего с ним озера Кизи. Взгляните, ваше величество, на карты. Стратегически выгодно нам…

Николай повернулся к военному министру:

— Так и снеситесь об этом с китайцами.

Подозвал к себе Муравьева.

— Все это хорошо, отменно, — заметил царь, указывая по карте на Сахалин и Амур, — но я ведь должен посылать защиту для всего этого из Кронштадта.

— Можно и ближе подкрепить, ваше величество, — ответил Муравьев, проведя пальцем от Забайкалья по Амуру.

— Ах, Муравьев, Муравьев! — не преминул воскликнуть Николай. — Ты когда-нибудь с ума сойдешь от Амура.

— Ваше величество, сами обстоятельства указывают этот путь.

— Ну, так пусть же обстоятельства к этому и приведут! — Царь рассмеялся, ударяя генерала по плечу.

Это было уже вполне определенное отношение Николая I к осуществлению векового права России на свободное плавание по Амуру. Муравьев облегченно вздохнул. Дворцовые интриги против него как будто теряли свою силу…

— Много ли, генерал, потянешь с меня денег? — спросил государь.

— Не так уж много, обойдусь забайкальским золотом… если, ваше величество, будете так милостивы к нашему войску, и разрешите пользоваться этим золотом…

— А чем располагает министр финансов?

— Министр, ваше величество, полагается на тридцать пудов карийского золота.

— И что же? Ему этого достаточно? Мало? А сколько вам необходимо?

— Государь! Намоем на Каре сто пудов. У министра я не попрошу ни одного золотника.

— Вот это ты славно, голубчик! Порадовал ты меня. А я уж боялся, что ты с министерства нашего потянешь.

Царь прошелся по кабинету. Здесь все было зеленой окраски. Стол под зеленым сукном, зеленый мрамор на стенах, того же цвета тяжелые подсвечники, шторы на окнах. Палисандровая кровать под зеленым солдатским одеялом, на которой царь отдыхал после обеда.

Ах, как он хотел хоть в чем-нибудь походить на Петра Великого! Раньше можно было сопоставлять заговор стрельцов против Петра с заговором дворян-офицеров против пего, Николая. Но то было давно. Нынче надо что-то другое… новое. Петр прорубил окно в Европу, а почему бы Николаю не прорубить окно в центр Азии и в Восточный океан? С помощью этого одержимого генерал-губернатора…

— А что у вас в крае, Николай Николаич, развиваются ли земледелие, промыслы? — спросил государь.

— Непременно, ваше величество, — отозвался Муравьев: — Край наш не забыт богом. Удивительны смышленость и способности здешнего русского народа. И самые замечательные среди них, без сомнения, казаки, составляющие ныне конную часть Забайкальского войска. Иные презрительного мнения о нем… о войске, величают его не иначе, как унтовое, за ношение крестьянской обуви. Унты, верно, не парадная форма обуви, но по бедности… что поделаешь. А только я бы не променял наших казаков и на гвардию.

— Ну уж непременно на гвардию, — снисходительно улыбнулся царь. — Каково же хозяйство у твоих унтовых казаков?

— Хозяйство налаживается, ваше величество. Клин пашенный вырос. И все же… Смею доложить. Одна пятая часть войскового населения почти совсем не занимается земледелием.

— Что же это за население?

— Инородцы. Буряты, ваше величество.

— Я помню, ты за них горой стоял. Чем они тебя прельстили?

— Тем, что не потребляют хлеба для пропитания, — со смехом ответил Муравьев. — Ныне у меня запасов зерна по четверти на душу, если бы не буряты, оказался бы голод. Третий год пшеница родит плохо, недороды там часты.

— И все же, чем они, буряты, тебя прельстили?

— Они представляют силу при разрешении амурского вопроса. Замечу, государь, что на китайской линии они — лучшие пограничники. Глядя на них, и монголы приноравливаются к России.

— Смотри, тебе виднее, что там делается. А только мужиков да казаков своих унтовых не преобрази в доподлинно свободных христиан. Бунты в губерниях не умаляются, неповиновение во всем предерзостное. Сам же докладывал… И замечу, что смутьянов наказал слабо. Экое наказание! Сослал в Якутский полк. Да мужику где бы ни жить, лишь бы жить. Про железные перчатки не забывай, генерал. За мужиками смотри да и за дворянами посматривай. Вот с этими… декабристами… кое-какое послабление… Надо. Но за ними такое… Не забывается, на всю жизнь не забывается!

Царь помолчал, выкатив на Муравьева холодные оловянные глаза:

— Ну да ладно. Вижу, что ты понял меня. Что еще у тебя?

Муравьев ходатайствовал перед царем о том, чтобы ему разрешили будущей весной приступить к «амурскому сплаву». Царь уклончиво ответил, что он от кого-то слышал, будто англичане сравнивают Китай с упрямым и чопорным стариком, который любит, чтобы его гладили. Генерал возразил: Англия-де сие сама не берет во внимание, а Поднебесная империя молчаливо сносит все.

— Но когда-то же и у Китая лопнет терпение, — добавил Муравьев.

— Не в отношениях ли с нами? — насторожился царь.

— Что вы, государь! Нет никаких признаков, указывающих на то, что Китай слишком близко к сердцу принял наши притязания на земли, нам ранее принадлежавшие, и на свободное плавание по Амуру. Дальновидные китайские политики понимают, что устоять против нажима Англии и Франции они могут только в союзе с Россией.

Муравьеву показалось, что царь согласился с ним. Николай объявил о том, что всемилостивейше жалует генерала императорским орденом Белого Орла.