— В таком случае, давай разберем это понемножку, не торопясь. Первое: ты понимаешь, почему я не могу появиться на сцене?

Вивьен чуть не ответила: «Потому что, если дела пойдут плохо, ты сможешь просто исчезнуть и спасти свою шкуру». Но она не сказала этого, ибо влюбленная женщина ненавидит даже предположение, что мужчина, которым она увлечена, — подонок.

И она сказала:

— Я это понимаю.

Он все время бросал быстрые взгляды на ее стройные ноги, и когда она проходила рядом с постелью, протянул руку и схватил ее за запястье.

— Не обижайся, — пробормотал он. — Давай…

— Сейчас не время!

Она отбивалась от него до тех пор, пока он не сплел ее руки в беспомощный узел. Когда она затихла, он удовлетворенно улыбнулся и насмешливо посмотрел ей в лицо, словно имел дело с непослушным ребенком. Небрежно поцеловал ее.

— Эй, любимая…

Было очевидно, что он «столковался» с ней, снова подчинил своей власти при помощи самого надежного оружия — самого себя. Вивьен оказалась неспособной к сопротивлению, хотя временами она восставала. Его пальцы отработанно-четким движением сбежали вниз по ее гладкому телу. Сопротивление кончилось.

— Ты — ублюдок. — Ее голос звучал безнадежно.

— Сейчас, сейчас, дорогая, — насмехался он. — Ты должна быть реалисткой. Ты должна знать, что нельзя любить без ненависти. Эти два чувства прекрасно сочетаются.

— Твоя философия такая же фальшивая, как и твой французский акцент.

— Однако я должен гордиться и тем и другим, поскольку приобрел их без чьей-либо помощи. В то время как других детей любили и лелеяли, я носился по улицам. Проходил суровую школу жизненного опыта.

— О, замолчи! — поморщилась Вивьен. — Не надо этого!

Но он и не собирался снова возбуждать ее и не применял никаких приемов, чтобы довести Вивьен до неистовых любовных судорог, мук и страстных проклятий, которыми отмечались интимные моменты их отношений. Не было времени.

Тем не менее каждый раз его изумляли таящиеся в Вивьен глубины, которые проявлялись в эти моменты. Она была изысканной девушкой — с хорошим происхождением, превосходным образованием, прекрасным домом. Где же, в таком случае, она научилась языку сточных канав? Как ей удавалось совершенствовать свою технику любви до такой изобретательности, которая смутила бы самого де Сада и определенно заставила бы Кинси[24] добавить к своей книге еще одну главу?

— Успокойся и расслабься, милая, — тихо говорил он, легко целуя ее. Сознание того, что именно он настолько вдохновляет Вивьен, приятно щекотало его эго. Его также смущало, когда он наблюдал, как образованная сдержанная молодая женщина превращается в его объятьях в такое дикое животное.

Но если Вивьен иногда теряла хладнокровие, то он никогда не терял своего. Она была его, значит — до конца, и он никогда не позволял забывать об этом.

— Ты понимаешь, милая, что все, чем я занимаюсь, — это для нас?

— Так было бы лучше… — шептала Вивьен. — Но это не должно быть так… так сложно… и… так жестоко…

— Жизнь жестока, любимейшая моя. Мы должны называть ее своими именами. Но ты не ошибаешься насчет другого. — Это — очень верный и безопасный план.

— Смешно. Это самое нелепое дело, о котором я когда-либо слышала.

— Сложность и нелепость — сравнительные термины. Для первоклашки сложна и простая арифметика. С другой стороны, и ядерная физика не приводит в замешательство…

Она отстранилась от его лица, словно увидела что-то страшное. В ее голосе послышалось презрение:

— Скромность никогда не была одной из твоих добродетелей.

Он лениво усмехнулся.

— Мое мечтательное дитя, скромность — это слабость, а не добродетель. Человек должен разбираться в себе и тщательно соразмерять и оценивать свои таланты. Быть скромным, когда дело касается этого, — просто глупо.

— Твой талант — использовать людей.

— Вдохновлять людей. Я проницательный. Использую любые преимущества и возможности, когда они предоставляются. Разве не я разглядел ценность твоей подруги Элен Джустус? Разве не я увидел в ней подходящее орудие, судя по ее тревожным письмам, которые она тебе писала? Разве не благодаря мне ты посоветовала ей направиться к Барнхоллу?

Расслабленная и удовлетворенная, Вивьен, лежа в его объятьях, сказала:

— Это произошло тогда, когда ты почувствовал, что опасно запутался. И мне кажется, ты сделал это намеренно. Когда дела идут нормально, они слишком просты для тебя. Тебе нравится сложность — опасность. Я всегда была уверена, что нам вообще Элен не нужна.

Он тихо вздохнул.

— Ангел мой, мы столкнулись с каменной стеной. Маркус отказался вынести материалы из лаборатории. Он трус. Он был абсолютно готов предоставить секретные сведения, но не рискнул бы пронести их через правительственную службу безопасности. Ты что, не понимаешь этого? Нам придется поступить с ним иначе.

— В таком случае ты должен сосредоточиться на Маркусе. Ты настолько уверен в своей силе убеждения…

Дюбуа вышел из себя. Его пальцы с силой начали сжимать и стискивать бедро Вивьен, пока она не вскрикнула от боли.

— Как я могу это сделать, ты, идиотка! — шипел он. — Я не знаю, кто такой Маркус. Он скрывается под кодовым именем.

Он разжал руку, тем самым уменьшив ее боль.

Вивьен попала в его слабое место, которое она однажды обнаружила и при случае этим пользовалась. Дюбуа нуждался в деньгах. Нередко ему приходилось чесать в затылке в поисках денег. Если он не доставал их — а это происходило, когда Вивьен находилась далеко от него, — он выражал свое разочарование в брани и оскорблениях. Подобные ситуации почти привели их отношения к разрыву. Он воображал себя драматургом и неоднократно приносил в Вилледж одну из своих пьес, провалившихся на Бродвее. Критика оказывалась резкой и неумолимой, и когда Вивьен принимала сторону этих «клеветников», он выкручивал ей руки и ноги, раздевал догола, а сам рыдал и всхлипывал на пустой сцене покинутого публикой театра.

— Тогда тебе нравилось это, любимая?

— О, да-да! Это было удивительно!

Травля со стороны критики совпала с приездом Элен в Нью-Йорк. Дюбуа расправился с Вивьен с продуманной предусмотрительностью, не синяками пониже бедер или повыше грудей — ударами в живот, вызывающими рвоту. Так что Элен даже не заметила на подруге следов плохого обращения.

Это наказание достигло сразу двух целей, и обе были выгодны для него. Андре дал выход своим накопившимся эмоциям и одновременно доказал Вивьен, что она не сможет обойтись без него ни при каких условиях. Даже после такого надругательства она приползла обратно.

— Ты мазохистка, — презрительно бросил он.

И она не отрицала этого.

Такой самодопускающий психоз, вероятно, стал причиной ее дальнейших искушений. Это было возбуждение на грани опасности: так близко подходить к его безграничной жестокости и в то же время убегать от нее.

Вивьен сама была озадачена своей слабостью. Ее обескураживало то обстоятельство, что ее привлекали мучения, когда они исходили именно от этого мужчины. Истинная мазохистка должна бы с радостью принимать боль от любого источника, однако только кулаки Дюбуа очаровывали ее. Для себя она характеризовала происходящее как мазохизм в очень специфической форме, говоря себе, за неимением других слов, в утешение: «Я полностью нормальна в других отношениях».

— Ты намеренно прикидываешься глупой, — сейчас Андре говорил обвиняющим тоном. — Ты знаешь, что такие вещи должны делаться в определенных условиях. А нас окружают одни робкие жадные ничтожества. Они хотят денег, но при этом не желают ни капельки рисковать. Вот почему мне пришлось изобрести этот план.

— Элен Джустус одна из тех, кто наверняка потерпит поражение! Элен моя подруга! Я предала ее!

Его пальцы снова сжались, на этот раз еще глубже вонзившись в ее плоть. Вивьен задрожала мелкой дрожью, боясь оказать сопротивление или не желая этого делать.