Однако если присмотреться внимательнее, то для этого укорененного до несомненности воззрения на практическую деятельность само практическое отношение как раз и не является проблематичным. Главной проблемой здесь оказывается достижение хорошего понимания, наличие развитого знания, теории, научного объяснения и предсказания для успешной реализации их на практике. Поэтому и практика рассматривается прежде всего как исходный и конечный пункт собственно теоретической деятельности, которая и признается за основную проблемную область философских исследований.
Чтобы изменился этот привычный взгляд и практическое отношение человека к миру привлекло особенное внимание, далеко не достаточно писать философские трактаты с названиями о практике как основании научного познания и критерии истины. Для этого нужно было испытать своего рода революцию во взаимоотношениях теории и практики, знания и практической жизни, которую мы переживаем сегодня.
В отличие от коперниканской революции, сломавшей традиционное миропонимание и провозгласившей безусловный приоритет научного мировоззрения, нынешнее изменение места и роли науки в контексте практической жизни не имеет собственного имени, за исключением общего названия времени, которому оно принадлежит.
Его называют «современным» как раз потому, что оно обнаруживает себя в самых различных областях сегодняшней деятельности людей и приходит из самой практической жизни. Оно вырастает из понимания того, что даже самые развитые и прогрессивные системы знаний, самые совершенные методы и технологии их реализации-необходимое, но далеко не достаточное условие осуществления человеческой практики. Оно встречается повсеместно, начиная от общего признания того несомненного факта, что нравственная практика индивида совсем не обязательно зависит от его научно-теоретической осведомленности, в том числе и в области этической теории, вплоть до конкретнейших областей специализированной деятельности, где оказывается, что практические умения человека, его профессиональные знания «о том, как делать» («ноу-хау») не могут быть исчерпывающе выражены в виде общезначимой системы точных определений, инструкций и указаний.
Коротко говоря, современное миропонимание обнаруживает себя там, где становится очевидным, что не существует и не может быть такого универсального воззрения на действительность, которое бы охватывало и учитывало в форме теоретического знания весь спектр практического многообразия отношений человека к миру.
Если думать, что перед нами просто новый вариант очередной «критики научного знания» с точки зрения известной потребности в знании более развитом и полном, то у такой «современности» окажется весьма почтенный возраст, вообще совпадающий с историей познания. Но уже экологические требования об ограничении «техногенного» вмешательства в естественные процессы окружающего природного мира, в том числе И в «природу» самого человека, заставляют увидеть в них не только критику исторической ограниченности существующих научно-теоретических представлений во имя более совершенного знания.
Точно так же сегодня стоит вопрос не просто о неполноте классических представлений теоретического обществознания, которые требуется развить до научного понимания новых реалий. Сталкиваясь с растущим сознанием суверенности личности, науки об обществе испытывают наибольшее критическое давление там, где их смысловые возможности в объяснении общих закономерностей развития исторического мира наталкиваются на невозможность подобного же научного объяснения уникальности всегда неповторимой жизненной практики индивида. В обоих случаях речь идет не о приоритете теоретического совершенствования знания, а о приоритете практической жизни над всяким совершенным знанием.
Этот вывод можно сформулировать и так, что в любой мыслимой перспективе научного прогресса теоретическое знание не покрывает практических нужд и запросов людей. Однако если не учитывать его современного звучания, легко понять это положение как далеко не новую претензию на ограничение рациональных притязаний знания, чтобы дать место существенно отличным от него человеческим способностям, наподобие тому, как Кантова критика науки «освобождала» место вере и чувству прекрасного.
Но подобное резюме как раз и не принимает во внимание того нового, что вносит наше время в понимание знания. Оно исходит из привычного гносеологического противопоставления субъекта, обладающего знанием, и объективного мира практической жизни, на который это знание направлено. Для него очевидно, что там, где кончается сфера влияния научного объяснения, наступают сумерки еще непознанного и, значит, иррационального. Поэтому естественное желание противостоять этому выражается в верной установке на дальнейшее познание, «теоретизацию» мира.
Однако сегодняшняя жизнь диктует необходимость изменения такого прямолинейного рассуждения. С одной стороны, она дает понять, что пределы, которые отводятся науке, не есть установление границ возможностям теоретического познания, но являются результатом озабоченности людей в практических последствиях его применения. Это практические границы и пределы. С другой стороны, вряд ли можно объявить озабоченность в непредвидимых или ожидаемых результатах деятельности, вооруженной знанием, иррациональной или неразумной. Скорее она свидетельствует об обратном — о том, что и практическая жизнь как таковая обладает теми существенными чертами и особенностями, которые традиционно приписывались исключительно сфере знания и познавательной деятельности.
Иначе говоря, речь идет о практическом знании, вплетенном в широчайшие области человеческой жизнедеятельности, в которых человек действует и поступает достаточно разумно и рационально, но вместе с тем не поднимается до специальных теоретических обобщений и не создает систему научных объяснений по поводу своей многообразной жизненной практики. Во многом именно здесь следует искать причину того, что практическое сознание и знание, уже обнаружившие свое значение в деятельности современного человека, так медленно пробивают себе дорогу с точки зрения их философского осмысления.
Размышлять о практическом знании, его специфике сегодня трудно. Ведь здесь мы вплотную сталкиваемся с парадоксом, коренящимся уже в самой его природе. Как вообще возможно изучать, анализировать и, значит, теоретически рассуждать о том, что по самому, способу своего существования выходит за рамки всякого теоретического отношения? Поэтому трудность заключается не только в отсутствии достаточно разработанной традиции анализа «практического» вообще, несмотря на привычную формальность склонять категорию практики по «падежам» философской науки,
Дело в том, что при всем различии подходов к изучению человеческого познания, при всем разнообразии философско-методологических, историко-научных, социологических, психологических и других исследований феномена знания им, как правило, присуща общая установка, которую следует назвать настроенностью «на теорию»-Имеется в виду глубоко укорененный взгляд на знание как квинтэссенцию человеческой культуры, а на познание как на прогрессивное движение от незнания к знанию, от менее совершенного знания к знанию более полному или, в целом, как на развивающий процесс «духовного подъема» человека к «вершинам» науки.
Однако этот вполне правомерный взгляд на теоретическое отношение теряет свое безусловное значение, если речь идет об отношении практическом. Перед нами в определенном смысле разные, хотя и взаимодополняющие позиции человека в отношении к миру. Если первая подразумевает, что, только поднявшись до уровня теоретических обобщений, субъект может выйти за узкие пределы частных обстоятельств его практической жизни, своего места и времени, сможет избавиться, в том числе и в своей деятельности, от всего субъективноличностного, случайного и достигнуть большей свободы в своем человеческом самоопределении, то вторая смотрит на мир иначе.
Она, наоборот, направлена «к» миру и имеет установку на максимальное «вхождение» в частные обстоятельства деятельности так, чтобы человек мог сознательно самоопределяться уже в самой гуще практических дел. По существу, речь идет об иной, практической направленности человеческого сознания, которую важно выделить, чтобы в целом почувствовать ее главное отличие от сознания теоретического.
