Каким же образом при всей гетерогенности пробудившиеся к социальной жизни массы могут господствовать в производстве идей, влиять на формы осуществления власти, если реально эти идеи производят специально подготовленные люди, идеологи, деятели духовного производства и если это производство осуществляется под контролем государства?
Обычно соотношение научного и обыденного сознания рассматривается чисто генетически как движение от вне-научных форм к научным. Это не всегда позволяет понять действительное функционирование научного знания, равно как и его генезис.
Научные и ненаучные формы социального знания можно выделить не только генетически, но и как одновременно существующие в любом обществе, в котором неизменно найдешь и обыденное сознание, и его рационализацию в искусстве, идеологии. И только социалистическое, наряду с обыденным сознанием и его рационализациями, претендовало на научную идеологию в форме теоретического знания. При этом обнаруживаются такие существенные отличия предшествующих типов идеологии от научной, на которые прежде внимания не обращалось.
В случае обыденного сознания представлен целый спектр разнообразных отражений реального процесса жизни. В случае рационализации обыденного сознания происходит некоторая идеализация реальных отношений. Тем не менее здесь тоже наблюдается некоторая очевидность идеологических отношений, их легко обнаруживаемое непосредственное соответствие реальному процессу жизнедеятельности, по крайней мере определенного класса, при котором рационализированные формы обыденного сознания описывают процесс так, что он становится понятным тем, кого он описывает. Это относится прежде всего к классической буржуазной политической экономии, которая оценивается Марксом как первая форма общественной науки, состоящая в рационализации обыденных представлений агентов экономических отношений.
Один из постулатов неопозитивистских методологических концепций в сфере обществознания утверждает, что общественные науки вообще должны «работать» так, что все, о чем они говорят, будет ясно тому, о ком они говорят. Но в случае научного знания, социальной теории образуется феномен другого рода: здесь осуществляется такое описание, которое оказывается непонятным тем, о ком оно говорит, до тех пор, пока это понимание каким-то образом не будет получено.
Так, известно, что марксистское обществознание не явилось предельной рационализацией обыденного сознания. К- Маркс и Ф. Энгельс «выстроили» науку, но она оказалась в соответствии со своими функциями и выражением интересов определенного класса также идеологией. Вот эта особая форма знания, нетождественная восприятию непосредственного бытия масс, которое она описывает, делает проблему существования научной теории и идеологии крайне важной и далеко не однозначной.
В романе А. Карпентьера «Превратности метода» диктатор, по приказу которого ведется борьба с «красной заразой» и выкидываются из магазина все подозрительные книги, в том числе «Красное и черное», оставляет «Капитал», говоря, что его не свергнуть «квадратными уравнениями» этой книги. Но роман, как и жизнь, заканчивается свержением диктатора.
Возникает в этой связи очень важный теоретический вопрос: каким образом эти «квадратные уравнения» все-таки стали сознанием больших масс населения и почему Маркс утверждает, что теория, овладевшая массами, становится материальной силой?
Полагая, что формулировка слишком жесткая, некоторые исследователи нередко допускают «смягчение» этой Марксовой мысли и говорят, что материальной силой становится идея, овладевшая массами. Но для того чтобы понять суть идеи Маркса и возможность ее реализации, необходимо включить в цепочку идеологических воздействий те «предыдущие» формы социального знания, которые в других обществах выглядели как ненаучные, донаучные и преднаучные, а в условиях, когда имеется научная форма социального знания, продолжают существовать в качестве вненаучных.
Это значит, что, хотя научная идеология, теория не могут возникнуть на пути рационализации предшествующих форм социального знания, обратное движение теоретических, теоретико-идеологических систем происходит именно как распредмечивание научного статуса и превращение их во все более и более понятные массам идеи. Этот процесс может носить совершенно разный характер и вовсе не обязательно представлен в форме усвоения готового знания.
Дело не в знании самом по себе, а в его адекватности социальным движениям Или даже в «простой» возможности найти для этих движений смысл, цель, лозунг. История знает немало примеров социально-прогрессивных иллюзий, вдохновлявших массу. Одно из них — теологическое обличив революционных идей в эпоху ранних буржуазных революций — подробно рассмотрел Э. Ю. Соловьев.
В. И. Толстых привел в одной из публицистических статей в «Литературной газете» личное письмо В. М. Шукшина, в котором говорится, что к коммунизму наш народ шел с идеей не голодать, быть сытым. Это уже не иллюзия, а идеал, слишком простой для нашего ныне не голодающего народа, но действительно действовавший в многомиллионной массе полуголодной России. Идея коммунизма была дана, конечно, авангарду масс, передовым ее слоям в своем более всестороннем содержании, а образованным марксистам — во всем своем величии. Но важно то, что, как бы она ни была дана, она стала силой, приводящей людей в движение, которое позволяло развивать и наполнять конкретным содержанием идею коммунизма и его теорию.
Из всего сказанного следует вывод, что сведение пропаганды к распространению знаний не может удовлетворить даже возросшую потребность народа в нем, если эти знания существуют сами по себе и не могут быть превращены в лозунг и смысл массового движения. Равным образом всякая истина ошибочно будет казаться законченной и раз навсегда найденной, если не пройдет через горнило практики, которая может конкретизировать ее не в каких-то оттенках и нюансах, а в самой ее сути.
Научная идеология не превращает пролетариев в ученых и не отрицает вненаучных форм знания, прежде всего обыденных знаний, без которых общественный механизм просто не работает. Она может проявить свою силу и действенность по мере овладения массами. Здесь речь действительно идет об идеях, но последние являются продуктом теории, т. е. в конечном счете теории овладевают массами.
Обыденное сознание может поставлять обществознанию материал, который входит в состав его эмпирического уровня. Но дело не в том, что общественные науки могут изучать явления обыденного сознания. Даже тогда, когда подобная задача не ставится, при анализе любых видов деятельности общества сознание выступает как неотделимый от нее компонент, момент самой деятельности. Причем движение от материальных, первичных структур ко вторичным, идеологическим является сложным социальным процессом, который нельзя гносеологизировать и тем более интерпретировать в терминах зеркального отражения.
Идеологические отношения выступают «общественной формой, организующей и направляющей социально-пре-образующую деятельность людей…»[103]. И многие особенности общественной жизнедеятельности находят проявление через их функционирование в обыденном сознании. Существенное место в этом источнике эмпирического для социальных наук занимают объективные видимости обыденного сознания, т. е. такие его образования, которые, будучи объяснены теоретическим мышлением, не могут быть устранены им, а упраздняются только в ходе практической деятельности. Так, Марксом был дан блестящий образец анализа объективной видимости капиталистических отношений — товарного фетишизма.
Объективные видимости обыденного сознания, по нашему мнению, в той или иной мере производятся всегда в процессе жизнедеятельности людей в связи с противоречиями этой деятельности и несовпадением явления и сущности. Такие видимости, как считает ряд исследователей, в известной мере возникают и при социализме. Перспектива сознательного исторического творчества, построения нового общества, возрастания роли масс и личности при социализме многим процессам придает в обыденном сознании объективную видимость всецело личностных, зависящих исключительно от того, какие люди вступают в определенные отношения. В силу этого экономические отношения трактуются иногда как юридические, моральные.
