— Хорошо, — похвалил суровый голос. — Что у тебя есть?

— У меня? — растерялся заяц. — У меня есть одно ухо… пол-уса… моточек ниток. — Он прижал лапой кармашек с сокровищами: только бы не отобрали!

— Ниток… ниток… — вторили голоса.

— Как тебя звать? — продолжал допытываться голос.

«Если скажу, что Кадрилис — устаревший танец, то-то будет смеху!» — задумался заяц и ответил:

— Меня Горячая Голова зовут.

— Горячая Голова… Горячая Голова… — повторили голоса.

«Ну и брякнул — вот уж точно Горячая Голова!» — расстроился заяц, но слово назад не воротишь.

— Начали! — приказал суровый голос.

Раздалось пыхтение, как будто приближался паровоз, и появилась плита с чайником, из которого с шумом вырывался пар!

— Вот… тебе!.. — всплеснул лапами Кадрилис.

— Горячая Голова не подходит, — сообщил вдруг суровый голос, и всё исчезло. — Говори правду: как тебя зовут?

— Кадрилис, — признался заяц.

— Начали! — раздался приказ.

Кадрилис уже разобрался, что голос доносился из самой большой «сосульки», и заметил, что сквозь её хрустальную поверхность проступала какая-то фигура.

Мрачные стены подземелья расступились, потолок ушёл вверх, вдоль стен расположились бронзовые канделябры с горящими свечами, отблески которых отразились в узорчатом паркете, и в зале выстроились несколько десятков пар танцоров. Они смотрели на балкон, где размещался оркестр. Вот дирижёр вскинул руки, зазвучала весёлая музыка, и пары пустились в пляс. Они то сходились, то расходились, то кружились; дамы грациозно взмахивали руками и улыбались кавалерам. Одна из дам послала Кадрилису воздушный поцелуй, ведь он сам тоже танцевал, обутый в блестящие лакированные ботинки, одетый во фрак и сорочку с кружевами, — танцевал так, будто всю жизнь только и отплясывал кадриль! «Трубки морёные!» — сказал бы Твинас, увидев, как Кадрилис ловко берёт даму за руку в перчатке и кружит в танце. «Трубки морёные!» — повторил бы Твинас, узнав в этой даме с опущенными ресницами, гордо поднятой головой и букетиком незабудок у выреза бального платья Эйнору.

— Эйнора, ты ли это? — удивлённо спросил Кадрилис.

— Эйнора, ты ли это? — спросили все до единого кавалеры у своих дам.

Только сейчас Кадрилис заметил, что все танцующие дамы на одно лицо — все они Эйноры. А все кавалеры — его отображение, и у всех, как и у него, на лацкане фрака пристёгнуто по белой гвоздике. А вокруг благоухало море цветов: они стояли в вазах вдоль стен, спускались длинными гирляндами с потолка, красовались на платьях и фраках.

Кадрилис дёрнул себя за половинку уса — и все кавалеры сделали то же самое; Эйнора подтянула единственную перчатку — и все дамы повторили движение. Но самое интересное, что Кадрилис перестал удивляться, как будто всё шло, как надо. И когда он, бросив случайный взгляд на балкон, заметил пустой болтающийся рукав дирижёра, увидел его тёмные очки и узнал Менеса, тоже воспринял это как должное. Танцевать, танцевать, только танцевать! Он совершенно не чувствовал усталости, скорее наоборот: чем дольше танцевал, тем больше прибавлялось сил, тем в более радостное настроение он приходил.

— Кадрилис, — послышался в разгар танца тот же строгий голос, правда уже более приветливый, — Кадрилис, а не хотел бы ты навсегда остаться здесь и всё время танцевать?

— Танцевать… танцевать… танцевать… — повторяли писклявые голоса. — Танцевать и ждать, когда мы снова станем властелинами цветов… Властелинами… властелинами… властелинами…

Кадрилис невольно бросил взгляд на белую гвоздику у себя на лацкане.

— О, как мне больно! — вдруг услышал он шёпот белых лепестков.

— Ты поможешь нам снова одолеть цветы! Сами мы пока не можем пошевелиться, ещё не пробил наш час, — продолжал тем временем голос.

Оглушительно затикали часы; вот они, над камином, — старинные, позолоченные, с двумя ангелочками над циферблатом.

— А ты свободен… ты способен стать непобедимым, ведь ты разгадал тайну лепестка… — слышался голос.

— Да, — горделиво выпятил грудь Кадрилис, — я разгадал тайну лепестка! Сам!

— Сам… сам… сам… — вторили голоса.

— Не могу больше, уж очень больно, — тихонько шептала приколотая к лацкану гвоздичка голосом Кутаса, а один белый лепесток поник, как щенячье ухо.

— Ты поможешь нам победить цветы, — повелительно произнёс голос, — и цветы снова станут нашими игрушками!

— Игрушками… игрушками… игрушками…

— Но ведь я и сам игрушка! — пытался докричаться Кадрилис.

— Игрушка?! — с лёгким удивлением произнёс голос. — Тогда играем дальше!

— Дальше… играем…

И Кадрилис продолжил танцевать. Будто подхваченный неведомой силой, он носился по огромному залу, и ему было так хорошо, так легко, как никогда. Ах, если бы этот танец длился вечно, если бы он никогда, никогда, никогда не заканчивался…

Вдруг гвоздичка голосом Кутаса воскликнула:

— На-смеш-ник!

И всё исчезло: зал, оркестр, канделябры, часы, сияющие серебром «сосульки»… Заяц сидел на том же месте у стены, неподалёку от входа в нору. Лучина погасла, снаружи струился ярко-зелёный свет, а из кармашка Кадрилиса вилась змейкой, разматываясь, нить, которая уже тянула за собой весь клубок…

Кадрилис выскочил из норы. Здесь уже вовсю светили зелёные солнца, цветы тянулись к ним раскрывшимися лепестками, у дальнего холма появились королевские лилии… «Неужели я так долго пробыл под землёй?!» — удивился Кадрилис и, несмотря на опасность, ринулся на вершину холма. Он посмотрел на поляну и обмер: «Серебряная птица» взлетала! Размотавшаяся до конца нитка выскользнула из потайного кармашка и потянулась вслед за кораблём.

Друзья не могли больше ждать. Слишком много собралось на поляне цветов, они беспокойно всплёскивали лепестками, шевелили пестиками, вытягивали стебли…

Корабль блестящей стрелой устремился ввысь, а за ним тянулась едва различимая, совсем как паутинка, нитка… Нет, друзья поняли план Кадрилиса, всё сделали как нужно, а вот он зазевался, не обмотался ниткой и выпустил её из кармашка. Всё кончено! И всё из-за проклятого танца, из-за сна и забытья. Может, это было наваждение?

Кадрилис безнадёжно огляделся, как утопающий, который ищет соломинку, что спасёт его. Вокруг ничего полезного не обнаружилось. Но неподалёку стоял цветок, который нежно гладил своего малыша. В отчаянии Кадрилис бросился к мощному стеблю и погладил его лапкой, ласкаясь, как маленький цветочек.

— Помоги мне, — прошептал заяц сквозь слёзы. — Вон там, погляди, поднимается мой корабль, а в нём улетают мои друзья… Спаси меня, умоляю!

Что это? У Кадрилиса зарябило в глазах от слёз или цветок действительно наклонился к нему?

— Я ведь не хотел в той норе служить вашим врагам, не согласился снова превратить вас в игрушки, отказался у них остаться! — шептал заяц. — Так позволь, разреши мне вырваться отсюда, присоединиться к своим друзьям, сделай чудо! — И он снова погладил стебель, ласково и нетерпеливо.

И случилось то, что и во сне не приснится. Цветок склонился к зайцу, обхватил его двумя лепестками, поднял, а затем, вытягиваясь всем стеблем, устремился к небу… «Неужели, — затаил дыхание Кадрилис, — неужели он несёт меня на корабль?» А цветок с неимоверной скоростью всё вытягивался и вытягивался, пока не поравнялся с болтающимся концом нитки. Кадрилис тут же ухватился за нить лапой, второй достал пластиковый мешочек, привязал его к нити, забрался внутрь и затянул горловину, чтобы и щёлочки не осталось. Кадрилис чувствовал, как его тянет «Серебряная птица» всё выше и выше. Ура! Он спасён! Зайца охватила такая безудержная радость, что он во весь голос запел: