Везде из воды торчали стебли цветов — ни дать ни взять стволы сосен. Раскрытые лепестки не пропускали свет, и внизу царили вечные сумерки, а воздух был тяжёлый, как в бане. Только там, где стоял закрывшийся цветок, вниз падал столб света. По поверхности воды змеились водоросли, колыхались продолговатые листья растений.

«Сорву-ка я парочку листьев, буду грести ими, как вёслами», — придумал Кадрилис. Доплыв до ближайшего листа, он ухватился за него, потянул… и тут лист резко вынырнул из воды и звонко шлёпнул зайца по лапам.

— Не дерись! — заорал перепуганный заяц и, увидев, что лист собирается ударить его ещё раз, метнулся в сторону.

Отгребая подальше, он зацепил ногой тонкую водоросль, та тоже вылезла из воды и хлестнула его, словно кнутом, — у Кадрилиса даже в ушах зазвенело.

— Вот… тебе… — выдавил одноухий, отплывая подальше.

Горький урок пошёл впрок: заяц понял, что здесь нельзя трогать растения, их нужно аккуратно огибать, если хочешь сохранить шкурку. Спасаясь от агрессивных обитателей планеты, Кадрилис отплыл далеко в сторону и спохватился, лишь потеряв из виду стебель своего цветка. Отыскать его, возможно, было не трудно — нужное место освещалось столбом света, но, подумав, заяц решил, что кружение вокруг одного цветка ни к чему не приведёт. Вскарабкаться вверх по гладкому стеблю ему не под силу, да и прикасаться к растению опасно.

— Вперёд! — подбодрил Кадрилис себя и поплыл, не имея ни малейшего представления, в какой стороне берег и есть ли он вообще, а если и есть — сколько до него плыть. Он плыл, стараясь не касаться растений, изредка посматривал вверх, где видел только лепестки цветов. Заяц с тревогой думал, что ему уже никогда не взобраться на ту высоту, с которой он так необдуманно спустился. В мрачных сумерках в голову лезли тяжёлые мысли, одна тоскливее другой; ухо поникло чуть не до самой воды, лапы едва шевелились, от усталости слипались глаза. Кадрилис не почувствовал, как пластиковый плот врезался в цветок.

Стебель тут же вздрогнул, и его чашечка стала наклоняться, лепестки ощерились, как пасть хищника… В ужасе зайчишка принялся загребать всеми четырьмя лапами и юркнул за другой стебель, при этом не прикасаясь к нему. Спрятавшись, он слышал, как неподалёку вынюхивают алчные лепестки, как они плещутся в воде в поисках беглеца и как несолоно хлебавши лениво поднимаются наверх…

Переждав немного и придя в себя, Кадрилис снова пустился в путь. Промокшие ноги отяжелели, налились свинцом, ломило спину, стреляло в шею, силы его постепенно таяли. И когда заяц стал терять от усталости сознание, он услышал далёкий, постепенно усиливающийся шум.

Кадрилис навострил ухо: кто-то плыл в ту же сторону, что и он. «Погоня, — мелькнула мысль. — Не иначе, крокодил. В этой тине их наверняка пруд пруди». Но у него уже не было сил для паники. Кое-как добравшись на своём плотике до раздвоенного стебля, он притаился и стал смотреть в ту сторону, откуда приближалась опасность. Долгое время никто не появлялся, только вода помутнела, и на её поверхности заходили волны, как перед бурей. И вот наконец что-то показалось. По воде, извиваясь, плыл его цветок! Точнее — извивался и двигался стебель, а сама закрытая чашечка возвышалась над водой. Привыкшие к сумраку глаза Кадрилиса разглядели одну важную, или, как сказала бы Лягария, жизненно необходимую деталь: между лепестками торчала какая-то нить. Она была похожа на ниточку из хвоста Кутаса, которая оторвалась, когда они с приятелем озорничали.

— Вот тебе раз! — удивился заяц, окуная отяжелевшие лапы в воду, чтобы грести вслед за стеблем. Лапы еле двигались, сил у Кадрилиса не осталось. Но тут поднятая цветком волна подхватила пластиковый матрасик и понесла его вперёд с такой скоростью, что только держись! Кадрилису оставалось лишь рулить одной лапой, чтобы мчаться на всех парусах. Рулить приходилось с усердием, чтобы не врезаться в окружающие растения. Рассматривая удаляющийся цветок, Кадрилис сделал ещё одно открытие: чем дольше плыл стебель, тем тоньше он становился. «Может, вернётся назад, к своим корням, и мигом потолстеет, как прежде», — предположил заяц.

А увлекаемый течением пластиковый плот всё плыл и плыл…

Трудно сказать, что чувствовали бедные игрушки, которые нёс по воде наглухо захлопнувшийся цветок. Не видя ничего вокруг, они сгрудились в кучу, уцепились за пестики и затаились в томительном ожидании конца этого странного путешествия. Они слышали, как по ту сторону мягких благоухающих стен шумит поток, плещется вода. Только Эйнора в своей двойной тюрьме была окружена беззвучной тишиной. Прошло довольно много времени, пока плеск наконец стих. Цветок перестал двигаться, всё замерло, и лепестки начали раскрываться…

Игрушки ещё крепче уцепились за пестики, а «Серебряная птица» вдруг скатилась с откинувшегося лепестка, как пасхальное яичко, — оказывается, цветок раскрылся у самой земли. Недолго думая пилот бросился вслед за своим кораблём. За ним кубарем покатился на землю лягушкин саквояж, утаскивая за собой Лягарию. Твинас с Кутасом продолжали держаться за пестики, но те зашевелились и стали стряхивать их с себя, пока пингвин с щенком друг за дружкой не вылетели наружу. Лепестки вновь закрылись, и цветок заскользил по водной глади обратно на своё место…

Путешественники огляделись. Они оказалась посредине небольшой поляны, окружённой со всех сторон холмами. В мутном жёлтом небе светили сразу несколько небольших солнц: тёмно-зелёное, зеленоватое, ярко-зелёное, цвета ряски… Пилот провёл рукой по треснувшему стеклу очков, поправил покосившийся шлем и направился к «Серебряной птице».

— Эйнора, — заковылял за ним пингвин Твинас, — как там Эйнора?

Однако корабль упал таким образом, что дверь оказалась внизу.

— Нужно перевернуть его, — констатировал пилот.

Они с Твинасом стали изо всех сил толкать корабль. К ним присоединился и Кутас, который тревожился за друга. Где он сейчас? Лежит под водой? Ведь отчётливо было слышно, как за лепестками ползущего цветка плескались волны. Или же перескочил на соседний цветок и сидит там один-одинёшенек? Или, может быть, прыгает с лепестка на лепесток, окончательно заблудившись и выбившись из сил?.. Нет, нет, отгонял от себя мрачные мысли щенок, его приятель не может, не должен пропасть, у него же есть волшебное слово и потайной кармашек!

«Серебряная птица» долго не поддавалась, но в конце концов сдвинулась с места, и в это мгновение раздался вопль Лягарии:

— Смотрите!.. Вы только посмотрите!

Из-за окрестных холмов вытягивались вверх цветы — яркие, островерхие чашечки на упругих могучих ножках.

— Ни… ни разу не видел таких клювастых, ни на одной картинке, — завращал глазами Кутас.

Вытянувшиеся высоко над холмами цветы наклонили чашечки и стали приближаться к поляне. Игрушки кинулись кто куда, да только где ж тут спрячешься. Оставалось прильнуть к космическому кораблю и ждать, что будет дальше.

Долго ждать не пришлось: приблизившись, цветы подхватили лепестками-клювами игрушки — совсем как птицы червяков — и подняли их в воздух. Не забыли и «Серебряную птицу», причём сначала цветы открыли дверь и вытащили из салона Эйнору.

Затем игрушки сложили рядком, и один из цветов обмотал их поперёк туловищ сухим стеблем вьюнка. Под конец появился новый цветок, который согнулся в три погибели и положил на землю какой-то предмет. Игрушки увидели вазу — большую хрустальную вазу! Откуда она здесь, в царстве цветов?

Хозяева планеты опустили в наполненную водой вазу связанные игрушки — целый букет игрушек! Теперь цветы стали водить вокруг вазы хоровод — то в одну, то в другую сторону, то отступая назад, то приближаясь; потом, разбившись на пары, захлопали лепестками, как в ладоши, потом снова выстроились в хоровод. В самый разгар веселья из-за дальнего высокого холма вытянулись ещё два цветка, ослепительно белых, с гордо раскрытыми лепестками и оранжевыми пестиками, — настоящие королевские лилии. Слегка наклонив чашечки, они с одобрением любовались на представление.