Огромная гостиная, украшенная почему–то по–новогоднему еловыми лапами, стремительно наполнялась нарядными оживлёнными людьми. Знакомых лиц было — не счесть. Нюша едва успевала расцеловываться с душистыми дамами и не менее душистыми мужчинами.

Лишь в какой–то момент, приветствуя высокую девушку со средиземноморским загаром, поняла, что это дикторша с первого канала, которую она знала исключительно по телевизору. Но здесь, похоже, все знали всех, точнее, признавали всех. В одной из эффектных женщин средних лет Нюша с удивлением узнала Виолетту Спесивцеву, подругу Лёвки. Правда, самого Лёвки поблизости не наблюдалось.

Вечеринка удалась — это было ясно с самого начала. Нюша почти не притронулась к разносолам богатого стола. Зато танцевала почти все танцы подряд. Да–авненько она не брала в руки шашку! Она чувствовала себя красивой, юной и желанной. Несколько бокалов холодного шампанского подкрепляли её уверенность в себе.

После безумного вальса, на который её пригласил хозяин дома, Нюша вышла на крыльцо передохнуть. Вечер был тихий и очень тёплый. А звёзд понасыпало столько, что голова кружилась.

Наверное, у звёзд сегодня тоже вечеринка, — нетрезво подумала Нюша и тихо рассмеялась.

— Я не помешаю? — услышала она приятный мужской голос и обернулась.

Оказывается, на крыльцо вышел молодой человек, совсем молодой. Лет двадцать пять, — на глаз определила Нюша. Светлый костюм, тёмные волосы, серые глаза, кажется серые, насколько это можно понять в неярком свете уличных фонарей. Фигура — зашибись, в движениях что–то кошачье…

Кажется, она знает этого паренька. Интересно, откуда?

— Мы с вами знакомы? — спросила Нюша и вдруг подумала, что вопрос этот из арсенала записного ловеласа.

Но молодой человек не удивился и кивнул:

— Наверняка. У Антона все друг с другом знакомы. Я — Иванов — Растрелли.

— А я — Сидорова. Просто Сидорова, — засмеялась Нюша, откидывая волосы, которые так и норовили упасть на глаза. — Нам бы сюда ещё Петрова с Водкиным для коллекции.

Иванов — Растрелли охотно рассмеялся в ответ, и тут Нюша вспомнила, кто он. О молодом миме, которому пророчили славу легендарного романтического клоуна Леонида Енгибарова, писали все газеты. Даже Лёвушкин «Московский вестник» разразился хвалебной полосой с потрясающей фотографией. Оттого и лицо Растрелли показалось ей знакомым. Как же его зовут? Как–то замысловато. Игнатий? Ипполит? Иннокентий? Точно, Иннокентий!

— Вы тот самый Растрелли? — спросила она. — Который Иннокентий?

— Тот самый, обычно откликаюсь на Кешу, — охотно согласился Растрелли.

— А я — Анна, но откликаюсь на Нюшу, — призналась Нюша. И они уже вместе, дружно рассмеялись, как старые знакомые.

— Скажите Нюша, — вкрадчиво начал Растрелли, — вы часто плачете?

Ничего себе вопрос! — обалдела Нюша. Это–то из арсенала какого ловеласа: просто записного или изощрённо записного? Или просто разминка между танцами?

— Не очень, — призналась она. — А что, похожа на плаксу?

— Не похожи, но вам очень идут ваши слёзы, — Растрелли мягким деликатным движением руки дотронулся до бриллиантовых капелек–серёжек.

— Вы полагаете, я плачу бриллиантами? — удивилась Нюша.

— Я полагаю, — согласился Растрелли. — Нет, я уверен, что это так. И очень хорошо, что вы редко плачете. Иначе бриллиантов в мире стало бы слишком много.

Ого! Как многозначительно, спятить можно! Всё–таки похоже, клоун–романтик подкатывается ко мне этак вкрадчиво, — подумала Нюша. — И, похоже, я ничего не имею против.

— Кеша! Ты где? Тебя уже твоя дама с собаками ищет! — высунулась из дома чья–то всклокоченная голова.

Ну вот, в кои–то веки кто–то понравился, так на тебе! Дама, да ещё с собаками, расстроилась Нюша, независимо разглядывая звёзды. Те, похоже совсем напившись, как–то странно подмигивали. Будто передавали морзянкой свой нетрезвый привет нетрезвым жителям Земли.

— Иду, иду! — отозвался Растрелли и тронул Нюшу за руку. — Вы не откажетесь, если я вас приглашу на своё представление? — спросил он.

— Не откажусь, — Нюша не сразу отняла руку.

— А как мне вас найти? Впрочем, Антон наверняка подскажет…

— Я живу сейчас в Доме творчества, — Нюша указала рукой на темную дорогу.

— Я вас найду, — пообещал Растрелли и исчез в доме, оставив после себя приятный запах дорогого парфюма.

Он ушёл, а Нюше внезапно так захотелось спать, что она несколько раз подряд зевнула. Даже челюсть хрустнула. Оч–чень, очень романтично всё это, однако пора баиньки, решила Нюша и, стараясь идти ровно, двинулась к Дому творчества. Звёзды, совсем раздухарившись, устроили несанкционированные пляски. Что–то среднее между классическими сиртаки и разудалым краковяком.

Лишь у самого корпуса она вспомнила о брошенных на празднике Юлиане и Кларе. Но не утаскивать же средь бала в койку в кои–то веки разгулявшихся старушек! Не маленькие, доберутся.

Музыку из особняка Тухачевского было слышно даже в номере. Но Нюша слышала совсем, совсем другое.

Вкрадчивый голос шептал ей прямо на ухо, мешая заснуть:

— Вам очень идут ваши слёзы… Вам очень идут… Вам очень…

19 августа 2000 года

Пепелище было и вправду знатным. Огромное чёрное пятно с останками арматуры и кирпичными обломками по периметру. От перелыгинской администрации сохранился, по сути, только фундамент.

В своё время Ситников не стал сносить старое деревянное и ещё вполне крепкое здание, а лишь привёл его в божеский вид. Теперь уж точно всё придётся строить из красного, исключительно огнеупорного кирпича. И обязательно с башенкой! Эх, если б только этой мыслью можно было утешиться…

Павел Геннадьевич Ситников был зол на «внуковских». Но не в меньшей степени злился и на Котова, который так и не появился после пожара ни на следующий день, ни даже через два дня. Только «отмазывался» по телефону: ты–де не беспокойся, ситуация под контролем. Контролёр хренов! Испробовали мы уже этот «контроль», дождались настоящего «красного петуха»! Всё ведь к тому и шло! А он Котову говорил о последнем «китайском» предупреждении. Но с того — как с гуся вода.

Правда, сегодня Котов, наконец, соизволил назначить встречу. Прямо на пепелище. Видно, собственными глазами хотел взглянуть на плоды своей преступной бездеятельности, прямо–таки граничащей с халатностью. Разве так с партнёрами по бизнесу поступают?

Но… Если посмотреть с другой стороны, Костю — Пилота вроде как на хранении героина повязали. Это Костю–то, осторожного как невеста в канун свадьбы и хитрого как миллион китайцев! Костю, который к наркоте и на полшага не подходил даже в прежние, отмороженные времена! Вряд ли это было такой уж простой случайностью.

Говорят, к Пилоту в офис сам майор Феклистов пожаловал. А майор просто так, наугад, в гости не ходит — только наверняка. Не иначе, как под Костю кто–то сильно копает. Кто–то, кому Пилот дорожку перелетел.

Может, Котов и копает? Ведь ещё той самой ночью, Варфоломеевской, когда всё тут заполыхало, Ситников ему сразу отзвонил. А уже утром, спозаранку Пилота и взяли. Ну, ежели всё это устроил именно Котов, да ещё так оперативно, то — честь ему и хвала. За то, что оборзевших, жадных до земли «внуковских» укоротил, многое можно было бы и простить.

Но злость на нерасторопного Котова по–прежнему не проходила. Пепелище не способствовало. Ситников, глубоко вздыхая, бродил по периметру останков. Где же Котов? В пробках застрял, что ли?

Мысли пошли по новому кругу. Пилот, по крайней мере на ближайшее время, из игры явно выпал. Так что со Станиславом Евгеньевичем вполне можно будет заново поторговаться. Только вот кто вернёт Павлу Геннадьевичу заначку и яблочную наливку? Очень бы хотел Ситников узнать ответ на сей вроде как риторический вопрос. Для кого и риторический, а для кого и обидный до глубины души.

Заначку от жены, Валентины Олеговны, — пятнадцать тысяч — Ситников хранил в одном из ящиков своего рабочего стола. А наливку ему ежегодно по осени поставляла вдова классика советской литературы. Знатная была наливка, такой уж точно ни за какие деньги не прикупишь. Да и денег было жаль, хоть и не велика сумма. Так и не успел потратить на самые личные нужды!