Ситников непроизвольно расплылся в улыбке, вспомнив кокетливое личико своей любимой девочки-Оленьки, для которой он уже год как снимал квартиру неподалёку, в Солнцево. Оленька была ласковой и любвеобильной, но расходов требовала немалых. Ну да ладно, прорвёмся! — сам себе сказал Ситников, определённо решив сегодня в обязательном порядке Оленьку посетить. Надо, как говорится, отдохнуть — и от волнений последних дней, и от трудов праведных. Уж этой–то радости Павел Геннадьевич точно заслужил!

Он чертыхнулся, споткнувшись об обломок кирпича. Ну наконец! Кажется, едут!

Котов прибыл на белоснежном «мерседесе» и в сопровождении многочисленной охраны — два джипа едва развернулись на пятачке возле бывшей администрации. Сам Станислав Евгеньевич вышел из машины с таким счастливым лицом, будто приехал не на пепелище, а на свадьбу ближайшего и неоправданно холостого друга. Лысина Котова сияла, и он едва не потирал ручки. Протянутую руку Ситникова он пожать всё же соблаговолил, но как–то так, очень между прочим. Рука у Котова была влажной и холодной, как будто он по дороге останавливался и ловил лягушек в заросшем тиной перелыгинском пруду.

— Да, повеселились ребята! — осмотрев пепелище, ухмыльнулся Котов и сделал приглашающий жест в сторону своего белого мерина. — Давайте обсудим наши дела в машине. Слышал, у ваших внуковских друзей теперь другие заботы. Больше они нашим генеральным планам не помешают.

Уже подходя к машине, Ситников склонился к самому уху Котова:

— Станислав Евгеньевич! А как вам это удалось?

— В смысле? — столь же тихо и заговорщицки проговорил Котов.

— В смысле Кости — Пилота, — ещё тише уточнил Ситников.

— Говна–пирога! Сидеть ему теперь — не пересидеть! — довольно хихикнул Станислав Евгеньевич, пропуская Ситникова в чрево машины, дверцу которой предусмотрительно распахнул один из охранников. — На крючке он давно сидел. Надо было только дёрнуть за леску. Вот я и дал отмашку. Сразу после вашего звонка. Хотя, учтите на будущее, столь поздних звонков я не люблю! — и Котов погрозил Ситникову пальцем.

Ситников, усаживаясь в салоне, не преминул добродушно огрызнуться:

— Я вам и раньше звонил, да вы не отреагировали!

— Ладно, ладно, не обижайтесь, Павел Геннадьевич. Лучше поздно, чем никогда! А на самом деле — в самое время. А то у нас тут вроде как новые конкуренты образовались! — ухмыльнулся Котов и занял место рядом с Ситниковым.

Хорошо обученный водитель с тяжелым подбритым затылком в то же мгновение выскочил из машины и захлопнул за собой дверь, оставив партнёров по бизнесу беседовать наедине.

— Ну, снял, Валер? — молоденькая рыженькая тележурналистка Алиса Козырева в тёмно–синей кепке–бейсболке с надписью ВСТ, перевёрнутой козырьком и, соответственно, логотипом назад, теребила долговязого оператора за край кожаной потёртой жилетки.

— Ни фига. Народу, блин, больше, чем людей! Пока у нас в активе — одни затылки! Проституток не видели, что ли? — раздражённо ответил Валера. — Давай с другой стороны подойдем, хоть матерей снимем.

Мобильная съёмочная группа канала ВСТ не без труда выбралась из толпы журналистов и зевак, окруживших митинг «ночных бабочек», и стала пробираться к митингу матерей. Там прессы, да и зевак было заметно меньше.

Два одновременных, да ещё преколоритнейших митинга возле здания Государственной Думы были настоящей находкой для слегка расслабившихся по лету журналистов. Матери против пива и проститутки за свободную любовь — и угораздило же это бабьё собраться в одно время и практически в одном месте! Прямо шабаш ведьм на Лысой Горе, а не священный вход в главный законодательный орган страны!

Ярко раскрашенные, нагловатые и крикливые жрицы страсти ради митинга вышли на улицу в неурочное время — было всего одиннадцать часов утра. В динамиках, поставленных по обе стороны этого странного пёстрого сборища, звучала весёленькая мелодия из раннего Кальмана. Удалые девицы вызывающе виляли бёдрами в такт опереточному ритму, отчего их стройная колонна была похожа на извивающегося червяка. Весьма агрессивного, надо сказать, червяка.

Лозунги и требования проституток были просты и, в общем–то, не столь уж и вызывающи. Чего же требовали от народных избранников эти милые леди? Ну, во–первых, легализации их сложного и нужного ремесла. С пенсией, социальным страхованием, профсоюзной опекой и прочими прелестями официальной службы. Надбавки за вредность барышни, правда, не требовали.

Второе, чего добивались девицы — это свободы. Правда, здесь требования были предъявлены несколько более размыто. Лозунг «За свободную любовь!» казался не только туманным, но даже и несколько старомодным.

Хотя державшая этот плакат девушка в кислотно–лимонном платье очень старалась. Её груди, казалось, вот–вот вывалятся из глубочайшего декольте, а длина платья — из–за манипуляций с плакатом сверкающая тряпочка как–то сама собою ползла всё выше и выше — вызывала восхищение даже у видавших виды телеоператоров и фотографов гламурных журналов.

А вот плакатик в руках барышни с лиловыми волосами и в чёрном платье с рубиновыми блёстками был более конкретен. Там было начертано «Москва — территория любви» и помещено изображение той самой Госдумы, возле которой и происходило действо. Такая вот получалась стерео-Дума. Похоже, барышни намекали, что снимать клиентов им надо разрешить прямо здесь, в месте, где кучкуются лучшие, прямо–таки отборные мужчины страны.

Третьим и, пожалуй, самым неожиданным требованием девиц были выпады в защиту пива. И — против запрета телевизионной рекламы пива. Здесь легкомысленные красотки проявили недюжинную политическую зрелость. Вокруг да около пивной рекламы в Думе всё прошедшее лето шли нешуточные дебаты. Казалось, других проблем в стране больше не существует, и главный враг всех россиян обнаружен. Осталось только уничтожить. За этого–то врага и вступился неформальный профсоюз проституток.

— Пиво — напиток любви! Руки прочь от пива, — скандировали хором три лохматые жрицы, постукивая одиннадцатисантиметровыми каблуками по асфальту. Казалось, после каждого удара в дорожном покрытии остаются выбоины.

— Запретить рекламу пива! — чуть более нестройно отвечали им участницы другого митинга, чьё кредо было заявлено на огромном транспаранте.

«Матери против пива», — вот что написано было на длинном красном полотнище белыми буквами. Этому лозунгу вторил другой, выведенный уже на белой ткани буквами красными. «Не дадим спаивать наших детей!» — красные буквы в этом контексте казались кровавыми.

Матери, среди которых обнаружилось немало молоденьких и прехорошеньких, были одеты куда как скромнее проституток. Зато их было больше и кричали они громче, вырывая «матюгальники» друг у друга.

Лимонная проститутка, наскучив размахивать плакатиком, сунула его в руку соседке и пошла в наступление на матерей. Объектом нападения она выбрала длинную бледную девушку в нелепом сером беретике. С криком:

— Отвали, шлюха! — лимонная сорвала с длинной беретик и бросила его на тротуар. — Пили и будем пить!

— Так не договаривались! — завопила длинная и попыталась ударить лимону. «матюгальником» по голове. Но промахнулась и попала в кого–то из своих.

— Ах вы, сучки! — ультразвуком завизжала плотненькая мать в коричневом сарафане и бросилась на проституток, растопырив пальцы с длинными ухоженными ногтями.

Она была удивительно похожа на разъярённую летучую мышь.

— Вот вам пиво! Вот вам свободная любовь! — вопила мышь в тылу врагинь. Она выхватила рисованную Думу и начала топтать её каблуками.

Невысокий юркий человек в неприметном сером прикиде бегал среди возмущённых проституток, пытаясь восстановить утраченный порядок. Он что–то тихо и нервно сказал на ухо мыши и та, чуть сникнув, вернулась в материнское лоно.

Увидев, что диверсант изгнан, лимонная девица поправила груди и, оглянувшись на товарок, неожиданно затянула высоким, чуть дребезжащим голосом: