— Вихри враждебные веют над нами…

— Тёмные си–илы нас зло–обно гнетут! — охотно подхватили остальные. Девица в рубиновых блёстках высвободила из–под ног митингующих плакат со слегка помятой Думой и начала размахивать им, как флагом.

А человек в сером уже вовсю шуровал среди матерей. Он отряхнул серый берет и отдал его длинной матери.

— Девочки, забыли? — миролюбиво шептал он — Одни давят пустые банки, другие — быстренько встречать Голубкова. Он вот–вот будет. Только без членовредительства, прошу вас! Покорректнее и погромче!

Митинги вернулись на круги своя, похоже, исчерпав очередной запас аргументов. Словно враждующие группировки удачно отыграли очередной раунд игры «Бояре, а мы к вам пришли», и были вознаграждены небольшой передышкой.

— Какой–то базар–вокзал, — сообщила Алиса долговязому оператору, когда они отсняли несколько яростных матерей, давивших банки от пива по просьбе симпатичного фотографа с карточкой «МК» на жёлтой, в цвет его газеты, футболке. — Давай, чуть–чуть проституток подсними с их «Вихрями», прямо отсюда, и погнали. Только ты обязательно вон ту, в лимонном платье, с сиськами наперевес возьми. Если сможешь крупным планом, ставлю пиво.

— Я люблю «Гёссер», — предупредил Валера и вмиг оказался прямо между митингующими. — Потише, девушки, прессу не задавите! — прикрикнул он на женщин из двух кланов. Похоже, митингующие с общих проблем вновь переходили на личности.

Алиса, нетерпеливо подпрыгивая, ждала оператора за стеной неутешных матерей, чьи дети пали жертвами пивной рекламы. Только теперь, когда она подобралась совсем близко, ей показалось странным и даже удивительным то, что некоторые из этих матерей были совсем молоденькими. Прямо–таки ровесницами. А ведь она только в прошлом году закончила журфак. Что–то тут одно с другим не слишком состыковывалось. Разве что дети теперь пиво начинают пить прямо с пелёнок? Или это не матери, а, допустим, сёстры?

— Ну, Алис, одним «Гёссером» не отделаешься! — Валера вышел откуда–то сбоку. Выглядел он слегка помятым, а на щеке его красовался чёткий след от малиновой губной помады. — Вот чёртовы девки! — беззлобно ворчал он, вытирая щеку ладонью. — Чуть оптику не разбили!

— Но ты снял? — Алиса с надеждой смотрела на коллегу.

— И я снял, и меня, похоже, сняли, — проворчал Валера, но было видно, что сегодняшней съёмкой он доволен. — О! Смотри, Алис! — вдруг воскликнул он и показал коллеге на серо–голубой «ягуар», припарковавшийся неподалёку. — Никак начальство пожаловало!

— А кто это? — удивилась Алиса, рассматривая высокого светловолосого парня, вылезшего из «ягуара». Парень приложил ладонь к глазам и, как полководец, осмотрел великую бабскую битву за независимость, ну, то есть против пива.

— Ну, ты даёшь! — аж поперхнулся Валера. — Машины начальства надо знать в лицо! Это — Кобрин, содиректор ВСТ. Хозяин всего «Царь–медиа». И, как говорят, хахель нашей Виолетты.

— Виолетты Львовны? — удивилась Алиса. — Но она же — старая!

— Скажешь тоже — старая! Конечно, не девчонка, но зато какая стильная тётка! Бери пример, — и Валера панибратски щёлкнул Алису по носу. — Всё, погнали, к дневному выпуску успеем смонтировать.

«Ягуар» тем временем развернулся и, бибикнув заглядевшимся на митинг пацанам, умчался вверх по Охотному ряду.

Катя задумалась и застыла на мгновение, стеклянными глазами рассматривая полосатый шерстяной свитер. Затем машинально положила свитер — полоска синяя, полоска белая, почти тельняшка, только стоимостью в пятьсот, кажется, долларов — в стопку нижнего белья.

Агрессивные матросские полосы моментально нарушили гармонию шёлковой стопки, где преобладали телесный и персиковый цвета, обильно сдобренные тонким кружевом и даже — уже совсем не обильно — блёстками–стразами.

Этот гарнитурчик со стразами, «смерть мужикам», Катя надевала лишь однажды — на Новый год. Но они с Петуховым так тогда напились, что оценить волшебное, прямо–таки магическое воздействие блестящих стекляшек, о котором так долго распространялась продавщица, Катя просто не успела. Все иные праздники казались ей совершенно неподходящими для изысканного, сверкающего каменьями бельишка. Уж больно они какие–то… пролетарские, что ли, эти классические отечественные праздники.

Опомнившись, Катя переложила свитер в правильную кучку — к свитерам, и выглянула в окно. У припаркованного возле подъезда «ягуара» туда–сюда, как исправный маятник, топтался Лёвка. Лёвка остановился, посмотрел на часы и полез рукой в карман пиджака.

Сейчас позвонит, — догадалась Катя. И точно. Запел мелодию гимна мобильный, запрыгал от нетерпения на журнальном столике.

— Кать, ты скоро? У меня уже ботинки запылились! — радостно завопил Лёвка.

— Почти готова, — соврала Катя и нажала кнопку отбоя.

Так, шкаф почти пустой, теперь всё это барахло надо запихнуть в чемоданы, сложить в отдельные пакеты деловые костюмы. Несколько пар обуви… Остальное можно забрать позже. Катя решительно выкатила на середину комнаты огромный чемодан.

— Катерина, ты что, решила всё увезти? — в комнату вошёл Петухов, распространяя запах некогда хорошего виски.

То есть вчера, когда Петухов начал пить, виски был хорошим, но его было слишком много. А когда хорошего продукта слишком много, он отчего–то портится. Тем более, будучи пропущен через организм. Петухов был в синей футболке и спортивных штанах, а на груди его отчего–то болтался морской бинокль. Он что там, на кухне, с горя Лёвку в бинокль разглядывал?

— Всё — не всё, а кое–что на первое время, — Катя окинула взглядом заваленный диван.

— Ну-с, ты себя не обделила? — поинтересовался Петухов, разглядывая в бинокль пейзаж на диване. — Хоть что–нибудь оставь, всё равно больше двух месяцев ты с этим… — он покривился и кивнул в сторону окна, — не проживёшь.

— В прошлый раз прожила три, — уточнила Катя. — А там… Костя, мы ведь с тобой разводиться не будем? Всё–таки мне по статусу не положено.

— Раньше думать надо было, — завредничал Петухов, приглаживая вздыбившиеся от виски кудри. — А если я вдруг жениться решу?

— А ты что, собираешься? — испугалась Катя.

— Пока нет, — Петухов навёл на жену бинокль так, что она вдруг стала для него далёкой–далёкой и ужасно маленькой. Прямо как Дюймовочка. — Но ведь могу, как ты полагаешь, собраться–то?

— Ну, соберёшься, тогда и будем говорить, — отрезала Катя и с остервенением начала закидывать шмотки в чемодан. — Господи, сколько же барахла! Костя, ну зачем человеку так много всего надо, а?

— Потому что человек — алчен, — философски ответил Петухов и попытался примостить в чемодан бинокль.

— Костя! Не мешай! — возмутилась Катя. — Ты мне ещё пепельницу положи!

— А что, нужна? — Петухов готовно потянулся за пепельницей, стоявшей на подоконнике.

Катя с самого утра дымила, как паровоз, хотя обычно выкуривала максимум две сигаретки вечером. Всё–таки решение бросить такого удобного третьего мужа ради непредсказуемого первого далось ей нелегко

— Вам с окурочками завернуть, товарищ народный депутат? — невесело веселился Костя.

Он, обычно такой уравновешенный и солидный, сегодня был каким–то не таким. Вздорным каким–то, что ли… Оно и понятно — жена уходит. А это вам не жук чихнул. К тому же — виски. Ох, и сурьёзный напиток! Как там писал поэт? «Как хороши, как свежи были виски»?

— Петухов! Да ты — пьян! — осенило Катю.

— Есть немного, — согласился Костя. — Остаточные явления. Ты мне вот скажи, Кать, если ты вдруг надумаешь возвращаться, то ты вернёшься сразу ко мне или со вторым мужем сначала попробуешь воссоединиться?

— Дурак ты, Костя, хоть и банкир, — беззлобно огрызнулась Катя и решительно застегнула молнию на чемодане. — Помоги лучше этот сундук до лифта дотащить.

Проводив жену, Петухов закурил сигарету и подошёл к окну.

Жёлтый, с бордовыми прожилками кленовый лист, зацепившись за карниз, шевелился на ветру, как попавшее в плен насекомое.