— Ч-чёрт, чуть ноготь из–за тебя не сломала! — чертыхнулась та. — Что значит, как отнесётся? Сообщу тебе, дорогой, что ты — старый блядун. Притом давно. Но раньше ты хотя бы имел совесть не афишировать свой разврат! Я требую, слышишь, требую, чтобы ты больше никогда не встречался с этой…

— Мал–чатть! — по–армейски гаркнул Петухов.

Он знал, что его жена, крайне невоздержанная на язык, вполне может ляпнуть такую гадость, что в кабинете будет пахнуть не сливой и арбузом, а самым натуральным дерьмом.

— Ты что? — прищурилась Оксана, — Ты что, всерьёз? — она, кажется, испугалась.

— Абсолютно!

— Так всё, что написано в этом мерзком журнальчике, правда?

— Источники подтверждают, — кивнул Петухов. — Но–но–но! Только без истерик! Наш брак и так давно уже именно что брак.

— Не пошли, как студент, — поморщилась Оксана. Кажется, она уже обрела вновь утерянное на миг самообладание. — Но учти, больше тебе папа ни одного клиента не сосватает.

— Ну и клал я на него, — облегчённо вздохнул Петухов, глядя на вытягивающееся лицо жены, на её злые глаза, которые когда–то, лет пятнадцать назад смотрели на него с таким неподражаемым обожанием.

И уточнил для ясности:

— С пробором.

Он вспомнил, как Катя впервые появилась в этом самом кабинете в брюнетистом парике и улыбнулся.

— Чё лыбишься, скотина? — злобно бросила Оксана. — Ещё пожалеешь!

Она хлопнула за собой дверью так яростно, что, если бы не евроремонт, наверняка бы посыпалась извёстка.

— Не дождёшься! — крикнул он в закрытую дверь.

Сердце его пело: Свободен! Свободен!

Он жаждал надеть новые, сладкие путы. Под названием Екатерина. Код — два–двенадцать. Что означает — «любовь».

Когда Петухов позвонил, Катя с первого же его слова поняла: сработало! Йес! Надо Лёвушке поставить обещанный ящик «Наполеона». Заслужил. Главное, чтобы не спился. Сдуру и радости. За неё, родимую.

17.30, Уфа

«По вечерам подолгу стоит у окна» — это была ключевая фраза.

В подъезд дома на углу улиц Достоевского и Цурюпы вошёл человек со славянским лицом, в синем рабочем халате, надетом поверх обычной цивильной одежды. В руках у него был тяжелый и потёртый старомодный чемодан. В таких слесаря и прочие ремонтники обычно таскают инструменты и всякий иной необходимый в работе скарб.

Поднявшись на самый верхний, нежилой этаж, человек поставил чемоданчик на пол, достал из кармана ключи и отпер небольшой висячий замок на двери, ведущей на чердак. Дверь открывалась наружу. Оказавшись на тёмном чердаке, человек включил маленький фонарик, отбрасывавший очень узкий сноп света.

Открыв чемодан, человек достал из него кусок проволоки примерно в метр длиной. Один конец он примотал к дверной ручке, второй — к металлической арматурине, торчавшей из стены. Закрыв чемодан и выключив фонарик, человек, аккуратно переставляя ноги, пошёл в сторону чердачного окна, полукругом белевшего в окружении полной черноты. За время довольно продолжительного пути «наощупь» человек не произвёл ни малейшего шума. Вполне можно было предположить, что на чердаке этом он уже бывал и знал здесь все стёжки–дорожки.

Из углового чердачного окошка открывался идеальный вид на противоположный жилой дом с башенкой. Хорошо просматривались и подъезды к дому.

18.30

К подъезду дома с башенкой подкатили два «мерса» — «шестисотый» и квадратный «джип». Из «джипа» вышла пара дюжих молодцев. И вошли в подъезд, под козырьком которого ярко горела лампа.

Через несколько минут открылась передняя дверца «шестисотого» и появился третий дюжий. Внимательно посмотрев по сторонам, он открыл заднюю дверцу. Из машины появился грузный солидный мужчина в длинном пальто и, в сопровождении дюжего, тоже скрылся в подъезде.

Приехал, голубчик, — сказал себе человек со славянским лицом, наблюдавший за происходящим из чердачного окна противоположного дома. Теперь на некоторое время можно было и отвлечься от наблюдения.

Человек вновь открыл чемодан. Достал из него две трубы, одна из которых была с деревянной ручкой — как у пистолета, только посолиднее. Он составил вместе оба длинных предмета — секреторные выступы патрубка и соответствующие им выемки трубы с тихим щелчком совпали. Вместе трубы превратились в оружие, на военном языке называемом РПГ‑7Д, что на человеческом языке расшифровывалось как «ручной противотанковый гранатомёт — десантный». Из того же чемодана человек достал «выстрел», похожий на маленькую ракету с хвостовым оперением, называвшийся ПГ‑7В и снарядил им с «хвоста» свой гранатомёт. На чердаке было достаточно пыльно, и ему, чтобы не чихнуть, пришлось отвлечься от орудия. Помассировав переносицу чуть вздёрнутого носа, он вновь занялся работой.

Пристроив оружие на плече, сквозь окуляр оптического прицела человек нашёл третье справа окно на третьем этаже дома с башенкой. Теперь они были готовы к бою. И гранатомёт, и человек.

18.50

Ирек Нурисламович Сафин ужинать не стал. И вообще домой заехал ненадолго — только переодеться в менее официальную одежду. Почти сразу он собирался отправиться к старшей дочери и ждал только её звонка. Проблема была только в одном — приболел внук Нурислам, маленький Нурчик. Было подозрение на краснуху. Если оно действительно так, то Люция всё время будет с ребёнком. И тогда Иреку придётся общаться исключительно с Эмилем. А это было выше его сил. Ну, не очень он любил своего зятя. Что тут поделаешь? Какой–то он… — Сафин на минуту замер, подыскивая слово, — бесхребетный что ли…

Тут как раз и запиликал телефон. Звонил как раз Эмиль, лёгок на помине:

— Ирек Нурисламович, это точно краснуха. Уже третий доктор подтвердил…

— Как он себя чувствует?

— Да нормально, только весь красными пятнами покрылся. А так — будто вообще ничего… Температура тридцать семь ровно.

— Ладно, выздоравливайте и держите меня в курсе. Я тогда к вам на днях загляну…

— Обязательно. Люция вам сама попозже позвонит. Она сейчас какую–то мазь разводит…

Положив трубку, Ирек вздохнул: опять придётся коротать вечер в одиночестве. Ладно, можно будет поработать спокойно и сделать несколько деловых звонков, отложенных прежде на завтра. Уж коли так оно всё получилось.

Отпустив охрану, он наскоро и без особого аппетита поужинал. Болезнь Нурчика его, конечно, беспокоила, но не слишком. Уж он–то хорошо знал, как отец–одиночка, что все эти детские болезни только выглядят серьёзно, а на самом деле не страшнее взрослого насморка.

Главное — Зера позвонила. Вот так, без него, и вышла замуж. Был бы жив её дед, не сносить бы Иреку головы. Да и самой Зере. А уж тем более Георгию Валентиновичу. Хороший парень, — в который раз подумал Сафин. Ну и что, что не татарин? Велика важность! Вон и у брата дочка вышла и вовсе за хохла, и ничего, живут, уже троих воспитывают. А родственники перетопчутся. Вот справим в следующие выходные свадьбу по всем правилам, все и шептаться разучатся! За этим парнем Зера — как за каменной стеной. Не то что Люция с её во всех отношениях «правильным» Эмилем. Правда, Нурчиком порадовали. Теперь очередь за Зерой.

Ирек Нурисламович поднялся из–за стола и по длинному коридору направился в кабинет. Он включил свет и, несколько раз пройдя из угла в угол, остановился у тёмного окна.

19.00

В оптическом прицеле прорисовалась человеческая фигура. Всё было видно столь отчётливо, что без труда можно было прочитать название фирмы, вышитое на кармане спортивной куртки Сафина: «Adidas».

Помедлив две секунды, человек положил палец на курок. Матово блеснул серебряный перстень на правом безымянном пальце.

Точно направленная граната разнесла в пыль бронированное стекло в третьем от угла окне на третьем этаже. И взорвалась уже в кабинете.

От Ирека Сафина не осталось ничего. Только воспоминания.

Совместной жизни и общего хозяйства не было. И это устраивало обоих. Хотя Лёву и обижало немного, что Виолетта так и не снизошла до того, чтобы заглянуть к нему в гости. А ведь от её Патриарших до его Большой Бронной, где он купил небольшую, но классную квартиру, даже пешком было ходу минут десять.