Самарин помнил о звонке Дубинину, но прямо с утра обнаружил в своем кабинете Ивана Платоновича Треуглова, жаждавшего отчитаться о проделанной работе. Он методично обошел все квартиры в доме на Карповке и побеседовал с каждым из жильцов. И вот теперь перед ним лежал пухлый отчет, на печатание которого ушло еще дня три, если не меньше.

— Большое спасибо, Иван Платонович, — сказал Самарин, глядя на грандиозную папку. — Ознакомлюсь обязательно. Ну, а в двух словах? Что вытанцовывается?

— В двух словах непросто, — обстоятельно начал Треуглов, и Самарин внутренне застонал. Первый час уйдет на объяснение того, почему нельзя уложиться в час.

— Лай собаки и крики слышали многие, и описывают их сходно, — продолжал Иван Платонович, — но подошли к окну далеко не все. Видите ли, двор имеет неправильную форму, и справа, если смотреть от входа во двор, имеет выступ. Вот здесь на странице третьей у меня приведен чертеж. Те, у кого окна выходят на…

Самарин отключился. Делать было нечего. Единственным спасением от Треуглова могло быть только новое задание. Такое же кропотливое и не требующее больших затрат ума. «Что бы ему такое поручить? — размышлял Самарин. — Изучить деловые бумаги Савченко — слишком ответственно, лучше пускай Катя продолжает. Тогда… Может, кандидаты? Пусть выяснит биографии, подробности, что сможет…» В действительности Треуглов был хорош только в одном: когда речь шла о простой оперативной работе среди людей своего возраста. Он умел разговаривать с мужиками за сорок, делился житейскими невзгодами, которые у него были такими же точно, как и у них. Но в данном деле это пока не находило должного применения.

Самарин посмотрел на Треуглова. Тот продолжал неспешно и обстоятельно излагать:

— Вот, значит, какая картина получается, Дмитрий Евгеньевич. Новосельская упала в нескольких шагах от двери. Почему? Потому что побежала назад. Она громко крикнула. Это все слышали, во всех квартирах, даже те, у кого окна выходят в ту часть, за выступом. Эхо, понимаете, отражение звука о стены, все-таки двор-колодец. И, представьте, ни одна собака…

— Собака-то как раз была там.

— Я образно выражаюсь, в переносном смысле, — серьезно ответил Треуглов, не понявший иронии, — ни один из жильцов не подумал даже спуститься вниз и оказать помощь.

— Они бы не успели.

— Неважно, успели бы или нет, но они и не подумали. До чего наш народ довели, — констатировал Иван Платонович.

Дмитрий с тоской посмотрел на часы: Треуглов просидел уже сорок минут и просидит еще столько же, если его не остановить. А ведь нужно звонить Дубинине.

— Иван Платонович, — прервал старого опера Самарин, — я вас понял.

— Это еще не все, — запротестовал Треуглов. — Самое главное…

— У вас это написано в отчете? — спросил Самарин.

— Конечно. Все свои соображения я высказал в конце.

— Вот и отлично. Давайте сюда отчет. Я прочту сегодня же, а сейчас мне нужно сделать несколько очень важных звонков. И вот еще что, Иван Платонович. Поскольку Новосельская была кандидатом в губернаторы, я думаю, имеет смысл проверить биографии всех остальных кандидатов. Точно ли они указали факты биографий, может быть, скрыли судимость, да мало ли что. Вот такое вам задание.

Треуглов продолжал что-то бормотать себе под нос, когда зазвонил телефон. Дмитрий снял трубку, звонки прервались. Через минуту раздались новые звонки. Это был Дубинин.

— Осаф Александрович?

— Вы? — заревел на том конце провода сотрудник «Добрыни». — Где вас черти носят? Немедленно сюда.

Голос его был до того странным, что Дмитрий понял, случилось что-то очень и очень серьезное.

— Немедленно к нам. По телефону не могу, — только и сказал Дубинин.

Самарин сорвался с места и побежал к двери, стараясь опередить медленно шествовавшего к ней же Ивана Платоновича.

— Вас к себе Вячеслав Петрович! — крикнула ему вдогонку секретарша Зотова Тамара, но Дмитрий уже несся по улице.

Он примчался в «Добрыню», и его сразу пропустили в кабинет к Куделину, где уже сидели Эмилия Викторовна Баркова и сам руководитель агентства Андрей Кириллович, которого Дмитрий прежде видел лишь мельком.

— Новости неважные, — сказал Дубинин, опуская приветствия. — Они добрались до Барханова.

Дмитрию понадобилось несколько секунд, чтобы переварить эту новость.

— Как вы узнали? — наконец спросил он.

— От него самого, — ответил Дубинин.

— То есть? — не понял Дмитрий.

— Он оставил сообщение, записанное на наш автоответчик, — разъяснила Эмилия Викторовна. — Сейчас вы его услышите.

Пока она включала магнитофон, Осаф Александрович сказал:

— В Петербурге было пять часов утра. Разумеется, никого не было, он это знал.

Баркова нажала на клавишу, и в динамиках Самарин услышал знакомый голос Барханова. Хирург говорил быстрее обычного и казался очень взволнованным.

— Я узнал его. Я каждый день просматриваю русские сайты в Интернете и вдруг увидел лицо, которое я безусловно знаю, причем совершенно в ином качестве. Вот при каких обстоятельствах я его увидел. Это было три года назад, если точно, то три года два месяца. Я тогда только начинал, и квартиры этой, не говоря уже о медицинском кабинете, у меня не было. Я принимал в больнице. И вот тогда мне позвонили очень серьезные люди и попросили, чтобы я сделал аборт какой-то женщине на большом сроке. Я им ответил, что криминальными абортами не занимаюсь, что это не моя специализация. Зашить рану в нерабочее время — пожалуйста, вынуть пулю — согласен, но не это. Они сказали, что предлагают мне подумать, но я ответил весьма резко, что это совершенно не в моих правилах, и пусть обращаются, куда хотят.

Валентин повесил трубку и пошел мыть руки, внезапно ощутив необходимость помыть их, причем с мылом, будто только что коснулся чего-то невероятно грязного.

Он знал, что совершает противозаконные поступки. Вряд ли больничное начальство обрадуется, узнав, что в хирургическом отделении по ночам производятся незапланированные операции, записей о которых не сохраняется. Это были главным образом огнестрельные и прочие ранения, о которых врачи обязаны немедленно сообщать в милицию.

Началось это так. Валентин Барханов, тогда еще молодой хирург, дежурил в воскресенье. Кроме него, в отделении была дежурная медсестра, крепко спавшая в перевязочной. Судя по запаху, распространявшемуся по тесному помещению, она перед тем как залечь на жесткую перевязочную койку, как следует приняла. Никого это не удивляло. Все об этом знали, но мер не принимали: работает — и спасибо, заменить все равно некем.

Валентин не мог отделаться от неприятного впечатления, произведенного телефонным звонком. Аборт, да еще произведенный на большом сроке, больше смахивал на убийство. Валентин в принципе не одобрял абортов, а уж хамский тон телефонной просьбы выходил за рамки всяческих приличий. Поэтому он отказался резко и категорично.

Его не поняли. Его и не старались понять — такие вещи были не в их правилах. Именно тогда Валентин и понял, что для них он просто исполнитель, умелый робот, инструмент — и ничего больше. А что делают с машиной, которая отказывается служить? Чинят, или выбрасывают на свалку, предварительно разбив, чтобы она занимала поменьше места.

Так же сейчас поступали с Валентином. Его нужно было заставить работать. И они это сделали. Незадолго до этого в больнице, где он работал, появилась новая хирургическая сестра Люба Борская. Валентин раньше серьезно не влюблялся, но Люба ему понравилась, он стал за ней ухаживать и пару раз пригласил в кафе. По-видимому, за ним следили, потому что он еще не успел вытереть руки полотенцем, как телефон зазвонил снова.

— Мы просим о простой операции, — сказал голос. — Отказывайся, если хочешь, эскулап, но тебе сегодня все равно придется поработать. Мы тут пригласили к себе твою телку. Она хочет с тобой поговорить.