— Умница, хороший песик, — Штопка гладила Чака по голове. — Молодец. Теперь нужно лежать.

Лежать на боку было неудобно, мешала капельница, болела от укола лапа, но сил на сопротивление не было. Постепенно боль притупилась, сильно захотелось спать.

— Теперь ему уже не больно, но придерживать нужно, а то игла выскочит и все наши труды пропадут даром.

Чак лежал, чувствуя, что постепенно дурнота исчезает, а приходит усталость. Он закрыл глаза и вспомнил себя щенком. Какой же он был тогда глупый и ничего не понимал в жизни! Иногда даже не мог понять, кто живой, а кто нет. Малышом он думал, что машины — это большие вонючие звери, а лифт — грозное страшилище, и только потом понял, что вещи неживые, просто люди умеют заставить их двигаться, как они умеют открывать белый шкаф на кухне, в котором лежат всякие вкусные вещи. И все-таки забавно вспоминать себя маленьким и глупым. Одно Чак знал точно — ему повезло, как ни одной другой собаке на свете. У него были самые лучшие на свете хозяева.

Постепенно боль и жар спали, стало легче дышать, и Чак задремал.

— А я думала, нужно выбривать шерсть, чтобы капельницу ставить, — сказала Штопка.

— Многие так делают, — отозвалась Таня, — но это потому, что не могут сразу найти вену. Олег Глебович — виртуоз.

— Перестаньте, Танюша, — сказал Айболит. — Мало ли чего не умеют делать дилетанты.

— Коновалы, — кивнула Таня.

— А вот это вы зря. Коновал — старое название ветеринара. Я и есть коновал, и тем горжусь, — засмеялся Айболит.

Штопка видела, что, по мере уменьшения уровня жидкости в бутыли, Чак дышит ровнее, и отчаяние стало отступать. Жаль, что Митя, как всегда, на работе. Вдвоем было бы легче.

Наконец час прошел. Доктор быстро выдернул иглу из лапы и помазал место укола.

— Спасибо вам, доктор, — сказала Штопка.

— Но вы понимаете, что лечение нужно продолжать. Мы очистили кровь, снизили температуру, поддержали сердце, но до выздоровления далеко. Возможно, капельницу придется поставить еще раз, а может быть, и не один.

— Да сколько угодно, только бы спасти его! — воскликнула Штопка, провожая доктора и его помощницу. — Может быть, сразу день назначим?

— Нет, звоните, — покачал головой доктор, и, помолчав, добавил задумчиво. — Как еще дело повернется. Медсестра потрепала Чака по голове.

— Красивая собака!

Они с доктором переглянулись, и Таня сказала:

— На всякий случай оставьте бутыль и все ампулы, мало ли, кому-то другому придется работать, он будет знать, что было сделано.

— Но разве… — удивилась Штопка…

— Ну, конечно, мы приедем, если сможем, — улыбнулась Таня. — Поверьте мне, все будет хорошо.

Штопка вернулась в комнату как на крыльях. Чак выглядел значительно лучше. Он стоял посреди разгрома в гостиной, виляя хвостом.

Теперь Штопка была уверена — Олег Глебович и Таня спасут Чака. И оттого хотелось кружиться по комнате, подпрыгивать до потолка, совершать еще какие-нибудь невообразимые глупости, хотя собственной собаке демонстрировать дурашливость и несерьезность хозяйки, пожалуй, было бы несолидно.

— Прорвемся, Чак! — сказала Штопка псу. — Все будет хорошо.

В тот день Дмитрий вернулся домой раньше обычного и в хорошем настроении. В конце концов, преступники — это часть работы, но может быть у сыщика не мировая скорбь, а просто хорошее настроение. Хотя бы потому что выдался солнечный день, или по другому несерьезному поводу.

Вечером позвонила Агния и сказала, что они с Глебом и Герой уезжают в Усть-Нарву. Ну что ж, должна же им улыбнуться судьба.

То, что у природы нет плохой погоды, верно далеко не для всех мест. Бывают такие, где нет как раз хорошей. Например, если вы идете или едете по набережной Фонтанки в час пик. Там, что жара, что холод — одинаково противно. Усть-Нарва, или как ее правильно теперь называют, Нарва-Йисуу, принадлежит к местам с противоположной «ПОРОДНОСТЬЮ». Здесь всегда хорошо.

Вообще, кто бы ни придумал провести конференцию журналистов северо-западной Европы в этом месте, был совершенно прав. Двухэтажные уютные корпуса бывшего санатория Министерства обороны бывшего СССР выглядели весьма живописно в прозрачном сосновом лесу. Дорожки ветвились среди черничников, вереска и зарослей малины, вливаясь в центральную асфальтированную аллею. Она вела от главного здания к воротам. Другой конец терялся в песчаных дюнах, плавно переходивших в широкий пляж. Песок здесь мелкий и очень светлый, в нем часто попадаются раковины балтийских моллюсков. В общем, рай на земле!

А какой контраст с оставленным на несколько дней Питером! Ни обшарпанных фасадов, ни бомжей, ни злобной милиции, ни бесконечного Веселовского с Жириновским по телевизору. Вежливость, чистота, порядок А то, что спонсорами были шведы, добавляло еще один штрих — роскошный с точки зрения современного россиянина стол.

— Глеб, ты посмотри, это же копченый угорь!

— Угу, — соглашался Глеб, — очень вкусно.

Агнии приходилось только вздыхать, вспоминая о том, что незадолго до приезда сюда она села на особую китайскую диету и, как ей казалось, действие ее уже начало сказываться. Диета была хороша тем, что ее можно нарушать. Но Агния подозревала, что недельное обжорство на конференции вряд ли можно квалифицировать как нарушение. Видимо, придется отложить похудение до возвращения в Питер. В конце концов, жила же она и раньше не балериной!

Кроме потрясающей еды, были еще рабочие совещания, выступления, доклады. Семинар назывался «Журналистика и культурное наследие». Поэтому сюда попала именно Агния, журналистка не совсем безызвестная, а не Зинкин. Бориса Синельникова пригласили, как корифея жанра.

Агния была, конечно, с ним знакома. Кто ж в Питере, как известно, городе маленьком, не знает друг друга, особенно в журналистике? Правда, знакомство их было шапочным. Много раз встречались они на пресс-конференциях да презентациях-вернисажах, но только репликами перебрасывались. Впрочем, Агния читала статьи Синельникова и считала его журналистом неплохим. В устах Агнии Самариной это была серьезная похвала, так как с ее точки зрения в Питере не имелось ни одного журналиста высокого класса, и насчитывалось всего два-три «неплохих». Она, Синельников, вот, пожалуй, и все. Вот они и попали на семинар в эту самую Нарву-Йисуу.

Борис Дмитриевич приехал с Олегом, которому в это время следовало бы быть в школе, но в последнее время Олег так много занимался, что жена Синельникова даже начала опасаться за его здоровье. Теперь она со вздохом вспоминала времена, когда Олег много гулял.

Ни отец, ни сын так и не посвятили ее в то, чем могли закончиться те прогулки. Олег попросту не ходил в школу, спутавшись с компанией бездельников. Но пусть мать спит спокойно. Борис Дмитриевич больше не напоминал о бывших друзьях Олега, веря, что сын все осознал. И действительно, теперь Олег ударился в учебу, правда, тоже с перехлестом. Все время сидел дома за книгой или перед экраном компьютера. Чтобы хотя бы немного изменить образ жизни сына, мать уговорила Бориса Дмитриевича взять его с собой на конференцию. Тем более что сама она поехать не могла, а упустить возможность выбраться на время из экстремального Петербурга было бы жаль.

Правда, Олег немного скучал. Он не посещал рабочие группы: его нисколько не интересовали ни «Постмодернизм и современная журналистика», ни «Неоклассика», ни даже «Технический прогресс и искусство», как и все остальные темы. В первый день он исследовал территорию пансионата и пляж, второй день ушел на осмотр города, в действительности вряд ли оправдывавшего это понятие. Деревня-деревней, только курортная и эстонская. Дня на нее многовато, хватило бы и двух часов, даже если тщательно изучать все достопримечательности.

Затем делать стало решительно нечего. Хорошо еще, что Олег взял с собой книги и учебники (несмотря на протесты мамы), а потому сидел на балконе их с отцом двухкомнатного номера и ломал голову над нестандартными задачами.