— Понял, — проговорил Андрей Кириллович. — Могила неизвестного солдата.

— Кстати, насчет тебя-то я не уточнял. Я тебя, Андрей, узнал сразу, еще в поезде. Помнишь, пацанье в масках, с калашами хотело всех пошмонать. И ты сидел со своим шефом, царство ему небесное. Он пресного судака пережевывал, а ты смотрел на томатный сок и темнел от стыдобищи. Я, кстати, из-за тебя тогда и задрался, чтобы помочь.

— Так ты меня узнал?! А я, как мудила, потом всю осень тебя отлавливал, выполнял указание шефа. Он, увидев, что ты шестерых бандюганов чайными ложками и тарелками положил, сразу возжелал тебя взять на службу.

— Приходи к нам, тетя кошка, нашу мышку покачать…

— Значит, имени у тебя нет и полевой почты тоже.

— Зачем, есть электронная. Записывай, диктую. Позовешь — отзовусь.

Андрей Кириллович записал несколько цифр и латинских букв с «собакой» посередине.

На том они и расстались.

Журналисты любят сенсации. Это их основной хлеб. Конечно, не хлебом единым… Бывают и другие материалы, приглашающие зрителя или читателя в мир прекрасного, в мир животных, в путешествия, но скандалов в них почти не бывает. Имеются, конечно, политика и спорт, но их лучше сдабривать сенсационными материалами.

Хлеб тоже бывает разный. Некоторые следуют рекомендациям Марии-Антуанетты и едят пирожные, но человеку для жизни нужен черный. Черным хлебом журналиста служат сенсации — катастрофы, стихийные бедствия, массовые убийства, серьезные преступления и так далее. Главное, чтобы стало страшно. Чтобы поезда сходили с рельсов, падали в море самолеты, пропадали в тумане корабли, наваливались непонятные болезни, исполинские крысы хозяйничали в Москве… а на Петербург напали бешеные псы.

Вот уж новость, так новость. Сколько народу жадно прилгнет к экранам и газетным страницам, торопясь узнать леденящие душу подробности о хвостатых убийцах! Человека хлебом не корми — дай поужасаться, особенно если лично его беда не касается. Если бы таких полоумных любителей сенсаций поубавилось бы — кто знает, может, и журналисты начали думать о том, что творят? Перестали бы людей стращать и обманывать, и так ведь в несладкое время живем.

По поводу собак слегка позубоскалило «Давеча», сказав, что в России, судя по всему, проводили опыты по превращению собаки в человека, и эти опыты оказались весьма удачны, но, к сожалению, часть наиболее продвинутых экземпляров умудрилась покинуть стены клиники, открыв лапами хитроумные замки.

Большая часть населения, страдающая повышенной доверчивостью к слову, произнесенному с экрана, в эту информацию поверила, а потому в студии стали раздаваться звонки:

— В нашем районе живет такой пес. Кавказская овчарка Рекс, с ним гуляет девочка, я своими глазами видела, что эта собака понимает не хуже, чем человек.

— Не удивлюсь, если лучше, — заметил ведущий, рыжеволосый и косматый, как орангутанг.

— Но злющая, как не знаю кто!

— Очеловечилась, — пожал плечами ведущий.

В это же время по другому каналу с горящим взором выступал записной обличитель и выводитель на чистую воду Веселовский.

— Нас травят. Теперь нас травят в прямом смысле этого слова! — вещал он. — Греховно и невозможно радоваться тому, что случилось с Галиной Новосельской, но это кошмарное, бесчеловечное убийство раскрыло нам глаза. Нужно было, чтобы погиб Человек, для того чтобы мы заметили, сколько уже было нападений на незаметных, простых, таких, как мы с вами, людей!

Веселовский явно кривил душой, причисляя себя к незаметным и простым, но зато всем потрафил. Отрадно чувствовать, что такой персонаж, как Веселовский, с тобой в одной упряжке, и сам это признает.

На экране появились жуткие фотографии истерзанных людей.

— Елизавета Ивановна Панкратьева, рабочая совхоза «Цвелодубово», была искусана собаками летом 1998 года. Врачи долго боролись за ее жизнь, но нескольких пальцев на руках Елизавета Ивановна лишилась навсегда. А вот Петя Столетии, трех лет, был загрызен собакой в марте 1997 года в собственном дворе города Тосно Ленинградской области.

Список был длинным, фотографии пугающими, кроме того, все продемонстрированные обличителем случаи укусов приходились на последние три с половиной-четыре года, с тех пор, как во главе города встал нынешний губернатор. Впрямую Веселовский его не обвинял, но намекал, что приход к власти нового отца города развязал руки ненавистникам рода человеческого.

— Кто знает, что скрывается за этими фактами? — вопрошал Веселовский, и его глаза горели праведной ненавистью. — Простое попустительство или корысть? Заговор, нити которого тянутся за океан, или началась откровенная и неприкрытая травля русского народа?

— Господи, какая гадость, — Штопка выключила телевизор. — Иди сюда, Чак, пора делать укол.

Чак без радости наблюдал, как хозяйка раскладывает на столе предметы с очень неприятным запахом. У них был противным не только запах, но и вид. И главное, Чак отлично знал, что последует дальше: хозяйка возьмет что-то в руки и начнет колоть его в верх задней лапы. Будет очень больно. Конечно, можно спрятаться, но Чак понял по собственному, опыту, что бороться с людьми — дело пропащее, они все равно всегда сделают по-своему. Лучше уж мучение быстрее закончится, тем более раз хозяйка так делает, значит, нужно. Да и сил сопротивляться почему-то не было. Хотелось попить и полежать, а больше ничего.

Потому Чак продолжал лежать, когда Штопка подошла к нему со шприцем в руках, и только слегка дернулся, когда лекарство начало рассасываться.

Эта покорность доводила Штопку до слез.

— Бедная ты моя собачка, — говорила она, растирая уколотое место.

Прошло уже несколько дней лечения, но собаке становилось хуже.

Катя вошла в кабинет Самарина как-то бочком. Ни слова не говоря, села на стул и положила перед Дмитрием исписанный лист.

— Катя, что с тобой?

— Задание выполнено, Дмитрий Евгеньевич, — ответила Катя Калачева. — Я могу идти?

— Что-нибудь удалось нарыть по существу? — спросил Самарин, бегло проглядывая отчет.

— По существу — ничего, — коротко ответила девушка.

— Да что с тобой? — Дмитрий поднял на нее глаза. — У тебя что-то случилось?

— Нет, — пожала плечами Катя, — просто я никогда не думала, Дмитрий Евгеньевич, что вы садист. А теперь начинаю склоняться к этому мнению.

— Это почему же, интересно?

— Зачем было посылать меня или кого угодно к сыну Новосельской? Зачем заставлять его снова вспоминать про все это? Я не хочу сказать, что он должен забыть. Он этого все равно никогда в жизни не забудет, но зачем сейчас заставлять его снова рассказывать все по порядку? У него серьезный невроз, если хотите знать, ему полный покой нужен! А тут появляется тетка из милиции. А появляется она, потому что ее послало начальство!

— Не понял, какую еще тетку послало начальство?

— Да меня, меня послало! Для него я — тетка. А разницы между милицией и прокуратурой он не знает. И послали меня вы!

— Понятно, Катюша. Как ты говорила сегодня? Часовню тоже я развалил? И я взял это преступление под свой контроль и требую, чтобы все ежедневно что-то предпринимали и сдавали отчеты… И я же организовал убийство… Изверг рода человеческого!

Катя продолжала молчать.

— Ладно, успокойся. Хочешь, овсяного печенья погрызи. Овес успокаивает нервы.

Катя послушно взяла из пакета кругляшок печенья и начала грызть.

— Действительно помогает, Дмитрий Евгеньевич! Я и не знала.

— Старинный бельгийский рецепт.

— Нужно Никите присоветовать, а то он по этим собачьим питомникам мотается, сам стал злой, как цепной пес.

Самарин нажал на кнопочку электрического чайника, выглядевшего в его обшарпанном кабинете пришельцем из далекого будущего.

— Ладно, я понимаю, — Катя сменила гнев на милость. — Короче, можно было к Кириллу не ездить. Ничего нового я от него не узнала. Но он, к сожалению, все видел, потому что ждал мать у окна. И свет выключил, чтобы она не ругала его за то, что он еще не лег спать. А он все равно не мог заснуть, пока она не вернется.