Раздался отчетливый, уверенный стук в дверь. Я увидел в стекле иллюминатора черную фуражку и скучно вежливое лицо господина Куроми.

— Прошу извинения, синчьо-сан (господин капитан), могу ли я осмелиться прервать вашу беседу?

— Тсс… вот он! Япошка-стивидор. Он был здесь, когда мы стояли в Аомори. Что ему здесь нужно? Он служит на «Асахи-мару». Где слыхано, чтобы стивидор делал указания капитану? Не слушался отца-матери, послушайся телячьей шкуры! Когда он смотрит на меня, — это как будто в мою душу впился клоп. Он назначен фирмой следить за укладкой груза, но в действительности он следит за мной. Будьте спокойны. Он обязательно донесет обо всем, что увидит, в правление «Футци-Сима». Сейчас открою! Сейчас. Пожалуйста, господин стивидор. Боже, как я рад вас видеть! Не хотите ли одну кружку пива? Или, как говорят американцы, одну «шхуну»? Я ведь ничтожнейшая личность — капитан! А что такое капитан по сравнению с такой важной птицей, как стивидор?

Он растворил дверь и впустил Куроми, издевательски и пьяно кланяясь, преувеличенными глубокими рывками передразнивая церемонную манеру японцев.

— Какие новости вы мне принесли? Наверно, уж какие-нибудь новые распоряжения от вашей фирмы. Выбросить, например, рыбу за борт и отправиться грузиться снегом на Южный полюс. Пожалуйста, Куроми-сан. Готов исполнить беспрекословно.

— Дайте ваше уважаемое извинение, — равнодушно сказал стивидор, — за то, что я прерываю вашу речь. Я очень тороплюсь. Господин манаджер нашей фирмы распорядился ускорить погрузку. Иначе вы будете оштрафованы. Господин манаджер сделал мне замечание, что ваши кули работают, как шайка забастовщиков. Он опасается, не слишком ли занят господин капитан, чтобы исполнять свои обязанности на судне. Об этом будет сообщено судовладельцам. Если капитаны не будут подчиняться распоряжениям нашей фирмы, то фирма перестанет фрахтовать пароходы в Шанхае. Мне кажется, — может быть, я ошибаюсь, — что выбор между великим господином капитаном и нашей маленькой фирмой не очень затруднит пароходовладельцев.

— Ну, ну, ну, я, кажется, всегда исполнял все требования… прослужив восемнадцать лет… и вообще не замечен…

Стивидор поклонился и вышел. Я пошел вслед за ним. Шлюпка отходила к берегу, где прибой, усиленный приливом, образовал кипучий белопенный бурун. Навстречу шлюпке от берега шел катер, волочивший за собой вереницу желтых остроносых кунгасов, наполненных людьми. Рыбный завод Рикуоку, отработавший сезон, должен быть снят двумя пароходами: «Кьенг-Чау» принимает с берега соленую рыбу и консервы, «Асахи-мару» снимает рабочих с завода. К зиме на заводе не остается никого, кроме немногих сторожей из курильских туземцев-айнов, занимающихся на досуге рыбной ловлей и охотой. Несмотря на сравнительную близость Японии, остров слабо населен В последние годы на западном берегу его появилось несколько японских селений. Японское правительство спешит колонизовать острова. С восточной стороны Урупа в десяти милях от завода находится небольшая и мелкая гавань Тава-но-Нома, где прилепилось несколько японских рыбацких домишек.

Ночью был ветер, и пароход качался на волнах, уныло скрипя якорными цепями. В трюме что-то перекатывалось со стуком и бульканьем. К утру море успокоилось.

Мы стоим совсем недалеко от берега, и здесь якорный крюк еще может зацепиться за дно. Но в нескольких километрах отсюда места, где самый глубоководный лот не достает дна, знаменитая «курильская впадина», над которой проходит холодное течение Ойясиво. Ее глубина — свыше десяти километров. Там, на дне, — пучеглазые рыбы, мертвая зона, черные водоросли. Давление там так велико, что сплющенные остатки погибших кораблей не могут дойти до самого дна. Они замедляют с каждым метром свое падение в головокружительную водяную бездну, пока плотность воды не заставляет их совсем остановиться, и вот они повисают между поверхностью океана и дном, то поднимаясь вверх, то опускаясь.

С первой отходившей от парохода шлюпкой я отправился на берег. Берег был каменистый, отлогий и унылый. Шлюпка с шипением заскользила по дну и воткнулась носом в гальку. Мы выскочили на камни. Здесь пахло солью, йодом, валялись оранжевые морские звезды с отгнившими ножками и засыхали студенистые, нестерпимо зеленые водоросли. Выше подымались конические холмы, заросшие кривой сосенкой и узловатым малорослым бамбуком. По холмам полз мутный бледный туман.

На берегу тесным и пестрым базаром сидели рабочие рыбоконсервного завода, приготовленные к посадке. Все они были как один. Смуглые, зубастые и веселые, в живописных цветных лохмотьях с белыми иероглифами на спине, обозначавшими, что они находятся на службе у компании «Футци-Сима». Головы их были обмотаны красными и синими платками. Это делало их похожими на каких-то турок.

Вокруг них, стуча по камням деревянными сандалиями, ходил синдо — старшинка, пересчитывал рабочих и отмечал их мелом, как скот. Увидев меня, рабочие быстро и непонятно загалдели, громко хохоча и хлопая себя руками. Надо думать, что на Курильских островах не слишком часто бывают европейцы.

— Аната, аната (эй, вы)! Роскэ-сан? Моси-моси (послушайте)!

Они дергали меня за полу плаща и кричали со всех сторон. Несколько кули вскочили на ноги. Один из них со свернутым набок носом и быстрыми движениями замахал перед самым моим носом своими короткими мозолистыми руками. Он что-то бормотал по-русски:

— Дураству, данна (барин). Моя быр Врадивостоку. Русский мадама хоросоо нет. Русский водка — хоросоо. Моя работай порту восемь часу — хоросоо дэс. Русский профусоюзу — хоросоо синдо нет…

Я с трудом понимал его. Он хотел, казалось, выпалить все одним духом, но осекся и икнул, мгновенно юркнул назад в толпу. К нам несся синдо с грозной и вежливой улыбкой. Разбежавшись, он остановился перед толпой, оглядел всех и ткнул в лицо первого попавшегося японца. Затем он, извиняясь, низко поклонился мне и что-то сказал по-японски. По-моему, он сказал: «Что за разговоры? Вот я вам! Тащить и не пущать!»

— Какой плохой народ, — прибавил он по-английски, — любит говорить, говорить, говорить. Я прошу вас, лучше ходить туда — смотреть женщин-кули.

Я поглядел в ту сторону, куда он указал. Из высокого дощатого барака, вереницей, как стадо гусей, шли женщины-работницы — укупорщицы консервных банок. Их было сто пятьдесят. Они шли тихо и размахивали широкими рукавами. На спинах у них белели такие же, как у мужчин, иероглифы фирмы.

Кули, работающие на Курильских островах, привезены из Средней Японии, где безработица, бедность и перенаселение. В декабре месяце в деревню на трескучих мотоциклетах приезжают агенты компании «Футци-Сима». Трескучими, как мотоциклеты, обещаниями они заманивают молодых крестьян проработать один сезон на Тысяче островов (так народ называет Курилы). Щедрый агент немедленно выплачивает вперед деньги за ближайший сезон. Если деньги очень нужны — представьте удостоверение от доктора об удовлетворительном состоянии здоровья, и агент заплатит и за два и за три сезона. Эти деньги уплачиваются, понятно, не самому работнику, а его семье. И семья, разумеется, отвечает за его неявку. Но это бывает очень редко. При этом следует подписать только следующие условия: «При работах запрещаются какие-либо забастовки и сборища. Недовольство можно заявлять ближайшему начальству. При работе нет ограничения часов. Работа ведется в зависимости от хода рыбы, однако не больше двадцати часов в сутки. Консервщицы-женщины работают за половинную плату — в нормальное время четырнадцать часов в сутки, во время усиленного хода рыбы — семнадцать часов. Заботы о продовольствии берет на себя фирма — рис и морская капуста всегда должны быть в достаточном количестве. Компания разрешает раз в неделю ставить небольшие неводы для котла каждой артели. В свободное время мужчины не имеют права находиться в бараках женщин, и наоборот. Рабочий дает подписку в том, что он не является агентом профсоюза».