Помощник командира, подполковник Садзанами, сказал с Аратоки несколько слов и отпустил его. Аратоки не чувствовал себя с ним свободно: он оценивал взглядом недостатки летчика (так казалось Аратоки). Сам он был сухой, тихий; маленькие, детских размеров, руки, угловатыми складками лежащий мундир, узкий таз, мертвое, острое и желто-бледное лицо.

Аратоки пошел вместе со своим пилотом в офицерскую столовую. Его звали Муто Кендзи. Он был совсем молодой человек, заросший рыжими рябинами. С прыщавым лбом, красивый, он смотрел на Аратоки беспокойными глазами способного циника. Аратоки старался говорить с ним в тон.

В столовой он быстро со всеми сдружился.

В гарнизоне общий тон разговора был совсем иной, чем в школе. Чтобы не показаться резонерствующей крысой, Аратоки старался не возражать, но и соглашаться он не мог, чтобы не прослыть радикалом.

На всякий случай он сказал:

— У нас в школе здорово уважают ваш гарнизон — вы настоящие герои.

Встретил его гогот:

— «Они в школе уважают»!..

— И мы их уважаем за то, что они бьют шоколадными бомбами по картонным бандитам…

— Вы же привилегированные…

— Если они «уважают», то почему никто из десятого выпуска не пошел на материк — все остались в управлении и штабе?..

— «Настоящие герои»!..

Аратоки смутился, но возражать резко не посмел.

— Наш народ — герой всегда и повсюду.

— Народ — герой, если велят…

— Что вы только говорите?!. Ведь это японский народ!

— Утверждаю, что наш мохноногий мужичишка не думает ни о чем, как только запихать в рот лишнюю горсть риса, — не думает ни о родине, ни о японской чести, ни об императоре…

— Так нельзя говорить.

— Мы с вами, если понадобится, каждый день умрем. Но это — мы с вами.

К концу разговора у Аратоки прошло первое смущение.

«В Академии за такие слова выбрасывали из армии. Здесь их слушают офицеры. Боевой гарнизон. Значит, так надо.

Бить бандитскую сволочь и корейцев и не входить в рассуждения. Прекрасно! Такой, значит, принцип. Прекрасно!

Будем знать теперь раз и навсегда.

В Корее — редконаселенная земля с обильными природными богатствами, с отсталым по сравнению с нами и менее талантливым населением. Его семнадцать миллионов. И по ту сторону моря — мы. Цивилизованный, стесненный узкими островами, гениальный и сильный народ.

Из этого совершенно ясно, что японский народ по своему историческому предназначению должен заселить материк.

Вот лекарство от социальных болезней».

(Недавно в Сеуле судили нескольких рабочих «за злостную пропаганду». Один из них говорил: «Не позже завтрашнего дня нужна революция» — он получил шестнадцать месяцев тюрьмы. Другой рабочий утверждал, что в Японии нет никакого угрожающего перенаселения, если бы был другой государственный строй, место нашлось бы для всех. Нынешние хозяева — плохие хозяева. Он получил за это восемь лет каторги.)

«Первый принцип управления Кореей — заселение ее японцами.

Второй принцип управления Кореей — изучение ее японцами.

Третий принцип управления Кореей — освоение ее японцами.

Этими моими правилами мы должны регулировать деятельность конституционных учреждений, которые возникли в результате реформ 1919 года».

Таковы три принципа адмирала Сатоми — политграмота японского офицера.

К концу учебного дня подполковник Садзанами снова вызвал к себе Аратоки.

— Разрешите поехать в офицерский городок, занять комнату. Отдохнуть, если разрешите, подполковник-сударь.

— Вам придется поехать в город. Нужно знать работу гарнизона. Послезавтра я отправляю вас в операцию… Сегодня отправитесь на завод промышленника Сена. Он выполняет некоторые заказы текущего ремонта.

— Я познакомился с ним, подполковник-сударь.

— Предупредите, что восемьдесят бомбодержателей, заказанные у него для наших самолетов, должны быть готовы не через пять дней, а завтра. Проследите за исполнением.

И Аратоки отправился снова в город.

Конструктор модельного цеха пел, поворачиваясь над огромным картоном, по которому были расчерчены шпангоуты.

— «Ночь, аптека, переулок, — произносил он слова, — вишни цветут. Я один… Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви…»

В мыслях он ворчал:

«Приятные новости… С женитьбой вас, господин, вы, кажется, хотели жениться?.. Все лимиты окладов понижаются на пятнадцать процентов. „Эй, аптекарь! Дай лекарства…“ Спасибо, господин хозяин, нас уравнивают с чернорабочими… „Белые вишни цветут, я один…“ Теперь, извините, мне плевать, пусть разрушают весь цех, я не скажу ни слова. „Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви!..“»

Судоремонтный и механический завод господина Сена считается самым крупным предприятием в Кион-Сане. В путеводителе Кука и Смиса он отмечен крестиком, и сказано следующее:

«Кион-санский завод… Число рабочих 1425, из них женщин и детей 627. Большинство китайцев. Жилища рабочих, расположенные на юго-западной стороне порта, выделены в особый маленький городок, огражденный стеной. Иждивением господина Сена для них выстроен специальный театр».

Да, театр выстроен. Это китайский театр, маленький угрюмый барак, где раз в месяц даются представления:

«Геройский патриотизм некоторой жены».

«Цветы — кровь — пепел — огонь».

«Растущий бальзамин».

«Благородные поступки японского дворянина».

Но живут рабочие в полных крысами чуланах и едят гнилые водоросли. Работают в сутки четырнадцать часов. Еженедельного отдыха нет — праздник раз в месяц. И заводчик удерживает из жалованья плату за вход в театр.

«Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви!..»

Модельный цех находился в низкой кирпичной казарме на берегу залива. Лед в заливе был разбит ледоколами и плавал редкими зелеными комками среди стоящих у прикола судов. Возле самой каменной кромки залива торчали ржавые ребра судна «Темено-мару» с отстающими листами дырявой обшивки. Нос был высоко поднят над остовом, наполовину вмерзшим в тающую льдину.

На поднятых лесах трое рабочих клепали обшивки морских катеров. Усатый Сен в синей ватной робе, наклонившись, поворачивал пневматическое сверло, со свистом впивавшееся в железо.

В ворота завода, охраняемые тремя дюжими сторожами, вошел японский офицер. Никто не взглянул на него.

— Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.

— Ты!

— Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.

— Ты!.. Эй!

— Извините, барин, не заметил.

— Где ваш старший?

— Приказчик, барин, здесь. Мастер, барин, уехал к хозяину. В конторе, барин, господа счетоводы.

— Пришли сюда!

— Сейчас… Бей! Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так. Сбегай за приказчиком!

На лесах двигался темный сморщенный человек в сапогах, в толстых грязных штанах и надутой ветром кацавейке. Он подавал клепальщику на штанге раскаленные докрасна заклепки. Оглушительный звонкий удар разнесся вместе с ветром.

— Сейчас, барин офицер…

Медленно поворачиваясь, человек стал слезать с лесов. Когда он спустился на землю, Аратоки увидел, что это женщина. Она была черна и худа. Лицо ее состояло из плоских, заостренных костей, обтянутых тонкой кожей.

«Эти звери, неужели они живут друг с другом? „Дорогая, шел я в дождь и в плеск, был я тонок, одинок и чист, в темноте я слышал золотой, чистый, тонкий, одинокий свист“. Да… Скажу я вам!.. Что же он?.. А где приказчик?.. Женщины низких сословий у всех наций одинаково безобразны…»