В Особой секции появились начальник воздушного гарнизона и подполковник Садзанами. Капитан Момосе сидел за сводками в своем кабинете.

— Благодарю вас.

— Да, поздравляю. Решительная победа. Бандитизм в районе Кентаи можно считать истребленным.

Рассказав о катастрофе с самолетом и о спасении капитана Аратоки, они хотели уходить.

— Стойте, господа, с вашего разрешения могу ли я просить вас о совместном докладе с Кион-санской особой секцией нашему правительству?

— Вот как?

— Как вы смотрите на истоки бандитского движения?

Господа воздушные офицеры никак не смотрят на бандитское движение. Обыкновенные мужики-корейцы — эти бандиты. Такой же точки зрения до сих пор держался и капитан Момосе, в своих разработках довольно четко выявлявший причины крестьянских возмущений для каждого отдельного случая.

Но сейчас его охватило состояние какого-то волнения, я бы сказал, озарения. Мысли мучительно повторялись в нем, и он чувствовал, что вот-вот ухватит нужное ему.

«У удачников не болят зубы, господин Момосе… К чему приводят ваши сводки?.. Правительство ждет от нас с вами широких обобщений…»

— Я должен сказать вам, что в последние месяцы Особая высшая секция имела дело с печальным явлением, борьба с которым завершилась только сегодня. Близорукому взгляду могло казаться, что в отдельных бандитских вспышках мы имеем дело с простым проявлением невежественного крестьянского недовольства, непонимание того, что распоряжения правительства могут служить исключительно ко благу туземцев. Так думали и мы, но в последнее время мы имеем… эээ…. оказывается, как бы сказать, заговор…

— Какой же это заговор, капитан?

— Какой это заговор? Это… эээ… Это иностранный заговор, направленный против японского духа… (Он нашел настоящее слово.) Мы уже давно стали замечать, что из-за границы, например из Китая, даже в верноподданную туземную среду идут и идут чужеродные веяния… Я бы их назвал, с одной стороны, христианско-анархическим, с другой стороны, коммунистическим влиянием.

— Вот как?!

— Если бы не принятые нами меры, в нашей области могли бы повториться под влиянием злонамеренной агитации — повториться всекорейские события 1919 года. На этот раз, однако, японский народ, и особенно надо сказать об офицерстве воздушного флота, встретил врагов грудь к груди и проявил изумительное самопожертвование…

Начальник гарнизона и подполковник Садзанами переглянулись.

— Мы, конечно, подпишем такую коммуникацию, капитан. Следует, чтобы она была отправлена не вами, но начальником Особой секции. И вами тоже, конечно… Нужно также ознакомить прессу с геройским поступком воздушного флота.

— Мы подчеркнем также для иностранных газет, что подвиг капитана Аратоки объясняется тем, что наше офицерство воспитано единственной страной в мире, не знавшей революции снизу. Страной, где революции производят только по мановению руки императора.

— Я бы, пожалуй, выделил момент именно коммунистической агитации.

Через час после отправления коммюнике капитан Момосе вытащил все досье, касавшееся беспорядков в Кентаи.

— Мы сократим их и пошлем снова, сделав сводку: «В ответ на требование инспектора уплатить канавный сбор собралась толпа…» Это не нужно. Просто: «Такого-то числа собралась толпа с красными флагами, среди которых можно было заметить несколько по-иностранному одетых людей…» «Настоящим доношу о причинах бунта, последовавшего в ответ на распоряжение об отчуждении крестьянских земель в колонизационный фонд…» Глупость! «Такого-то числа произошел бунт…»

Таким образом, в то время как капитан Аратоки обсуждал наедине с собой свои поступки в плену и обдумывал, не будут ли они осуждены, в газетах появились сообщения под следующими заголовками:

Утром следующего дня капитан был вызван к начальнику гарнизона.

— Нет слов, нет слов, дорогой! Как я счастлив, что под начальством моим вырос такой самоцветный цветок, такая чистая хризантема, как вы. Самурай мой, мы подали представление к ордену!.. Идите сюда, дорогой мой!..

И по маленьким усикам начальника гарнизона, впитываясь, сползали радостные слезы.

— Я только исполнил свой долг, полковник-донно… — стыдливо сказал Аратоки, не совсем уверенный, о чем идет речь.

В пятницу капитан Аратоки был спасен из мужицкого плена. В воскресенье об его поступке говорила вся страна. Не было семейства, в котором с утра не начинался бы разговор о капитане Аратоки. Героизм этого человека, приказавшего сбросить на себя четыре тысячи пятьсот килограммов бомб, чтобы уничтожить бандитскую заразу, заставлял уважать его даже врагов.

…В военных кругах ходили именинниками. Был устроен ряд банкетов. Офицеры кричали: «Банзай! Мы должны образовать союз таких солдат, как капитан Аратоки!»

Много самых странных людей попали в орбиту неожиданного внимания Особой высшей секции в Кион-Сане.

Был арестован Хо Дзян Хак, корейский философ, проживающий на Тигровой Пади. Он знаменит. Его книга «Философия человечества», его популярный труд «Книга золотого сечения» знакомы любому корейскому студенту.

— Сообщите нам все, что вы знаете о восстании крестьян в Кентаи.

— Я не имел об этом мнения. Вам известно — я против насилия.

— В таком случае ваша обязанность выдать их, если знаете программу и фамилии зачинщиков насилия.

— Я не отказываюсь и не соглашаюсь.

— В противном случае мы будем держать вас в подвале.

— Зато мое имя гуляет на свободе.

…Корейский философ приехал в Кион-Сан в начале века, по личному приказу последнего императора. Он остался здесь при японцах, не меняя позы самоотречения и покорности. Книг он не писал уже двадцать лет. Но каждое утро он, съев скудный завтрак из трав, выходил на прогулку, всегда по одному и тому же пути, потом ел суп из морской капусты, читал китайских древних мудрецов, полчаса говорил с поклонниками, приезжающими из других городов Кореи, ел и ложился размышлять.

Прогресс человечества занимал круг его мыслей. Паровые двигатели, поэзия и благоденствие науки, философия Толстого, китайские стихи Ли Бо, бледные пятна тумана на ночном небосклоне, древоточец на гнилом пне, возвышающаяся до небес вершина Пьяо-Шань, — обо все этом говорилось в его книгах.

Вечно одинаковый пассатный ветер, тайна колебаний магнитной стрелки, растяжимость тел, законы движения света, число пыльников цветка, равно как число колебаний звука колокола и количество смертных случаев в Сеуле и Пекине, — все это постоянно занимало его.

— Итак, господин Хо, вы утверждаете, что вы философ?

— Я — знаменитый корейский философ.

— …Вы считаете себя философом. В таком случае вам придется подтвердить нам, что к вам часто приходили злонамеренные агитаторы, предлагая присоединиться к чудовищному заговору, охватившему низшие классы населения.

— У меня бывает много людей — может быть, среди них есть и заговорщики.

— Достаточно! Подпишите эту бумагу!

— Я, враг насилия, подчиняюсь, подписываю эту бумагу.

О прекрасный предатель! На следующий день бумага, подписанная допрошенным философом, послужила официальным поводом для ареста пятисот человек в кион-санском предместье и порту.

Издающаяся ренегатами сеульская газета написала громовое обращение к интеллигенции и купечеству, — здесь говорилось следующее:

«Кион-санский философ, славящийся своими революционными выступлениями во время событий 1919 года, потрясенный героизмом японского офицера, раскрывает тайные ковы негодяев»…