Женщины были в плетеных веревочных туфлях, с голыми ногами, с растрепавшейся прической и непокрытыми волосами. На них были короткие рабочие кимоно, распахивавшиеся при каждом шаге, несмотря на обвязанные вокруг талии черные шерстяные пояса. У всех были грязные обветренные лица и блестящие узкие глаза, похожие на облизанные черносливины. Они шли к шлюпкам, прыгавшим на волнах, словно пузыри.

Я торопливо побежал на взгорье, где стояли шалаши, бараки и заводские корпуса, вытянувшиеся в небольшое селение. К сожалению, сейчас нельзя видеть завод в ходу. Завод состоит из нескольких дощатых зданий, построившихся вокруг широкого утрамбованного двора. Над двором мрачно подымается серая и массивная водонапорная будка, от которой расходятся гладкие деревянные желоба, служащие для промывки отпластанной рыбы. Пол заводских корпусов — цементный. Стены — оцинкованные. В полу устроены квадратные углубления. Они были пусты, и в них блестела протухшая вода.

Я бегло прошел по заводу. У станков были уложены пустые белые жестянки, приготовленные для консервов. Длинная цепь конвейера должна была передавать жестянки от станка к станку. Теперь она бросалась в глаза странной неподвижностью. В третьем корпусе, вдоль стены, как гигантские бочки, украшенные манометрами и термометрами, лежали холодные автоклавы — цилиндры, где подвергаются варке герметически закупоренные консервы со свежей рыбой. Завод Рикуоку изготовляет так называемого натурального лосося, имеющего хороший сбыт на американском рынке.

Рядом с заводом — жилища сезонных рабочих. Рабочие живут в деревянных хижинах. Для женщин выстроен угрюмый длинный барак с маленькими окнами, пробитыми под самой крышей. Внутри он был пуст, мебели в нем не было никакой. Женщины забрали с собой свои спальные циновки и одеяла. В стену вделаны пустые шкафики с шарнирными дверцами.

Домишки, где жили рабочие, устроены на японский лад — с раздвижными стенками, бумажными дверцами и фанерными рамами, скользящими в желобах. У дверей первого дома стоял какой-то человек и чистил тряпкой стену.

Он был одет в длинный синий халат с крупными белыми узорами из квадратов и кругов и в мягкие желтые сапоги, сшитые, судя по виду, из рыбьей кожи. В его лице было что-то странное и необычное, сразу отличавшее его от рабочих завода. У него была круглая голова, широкое белоскулое лицо и бесцветные растерянные глаза. Волнистые сивые усы свисали над верхней губой. Он был плосконос и зарос клочковатой кривой бородой.

Несомненно, он не японец. Вероятнее всего, это айну — островной туземец, из вымирающего курильского племени.

Да, конечно это айну!

В лоции Тихого океана издания 1868 года, которой я пользуюсь, говорится:

«Население Курильского архипелага состоит из курильцев, иначе называемых айнами. Этот народ славится среди окружающих чрезвычайной своей волосатостью и также выдающимися мореходными способностями. Язык их льется плавно и непринужденно, звучит красиво, и в словах гармонически распределены гласные и согласные.

Свои стрелы курильцы отравляют аконитовым соком. Раны, отравленные ими, опасны и большей частью оканчиваются смертью. Японцы применяют к курильцам различные имена, как, например, „иэби“, что означает „варвар“, „дикарь“, „атсамоиэби“, то есть „восточные варвары“, а также „мосино“, то есть „обросшие волосами“. Живут курильцы в низких тростниковых хижинах, построенных на сваях, и боготворят собак и медведей. Каждое поколение имеет своего живого медведя, пользующегося почетом и заботливостью. По сообщениям флот-капитана Джемса, посетившего острова в 1803 году, на каждом острове архипелага имеется по нескольку их селений».

Эти сведения, сообщаемые лоцией, в настоящее время совершенно не соответствуют действительности. За сто лет владения японцами Курильскими островами от народа айнов на островах осталось каких-нибудь несколько сот человек, в то время как в восемнадцатом веке количество их определялось в двадцать тысяч. При столкновении с японцами этот народ был раздавлен политикой экономического порабощения и суровой системой административной опеки.

Я сделаю выписку из книги капитана Сноу, лучшего знатока Курильских островов. Книга называется «Курильская Гряда, описанная на основании опыта двадцати лет плавания». Ее мне подарил Н-в в Петропавловске.

«Кто наблюдал тиранию японцев над айнами, тот скажет, как с айнами обращаются дурно и жестоко. Ведя жизнь крепостных, они так запуганы и подавлены, что потеряли всякую мысль о сопротивлении и независимости. Это наиболее лишенный бодрости народ в мире. Ударьте айна, и, надо думать, он расплачется. Я видел много раз, как исправлению айна способствовала пощечина. В айне потешное совмещение неустрашимости с робостью. Даже северные айну, которые раньше не были под японской властью, а отошли к Японии только в 1875 году, после обмена Россией северной части архипелага на Сахалин, питают ужасный и непобедимый страх к японцам, не колеблясь в то же время идти один на один на медведя. Айну были сильным и здоровым народом, однако привитые им сифилис (любопытно, что сифилис по-айнски — „японская болезнь“) и пьянство вырвали немалую часть из их числа. Все молодые девушки этого племени стремятся пойти во временные жены к одному из японцев, приходящих для промысла на острова. Они часто меняют таких временных мужей и, только потеряв свою свежесть и став непривлекательными, выходят замуж за айна. Японец в состоянии снабдить женщину домом, обедом и платьем богаче, чем айн. К тому же он может дать им многие маленькие предметы роскоши, вроде бус, мыла, зеркалец и ситцевых платков, которые для мужа-айна невозможно и негде добыть. Туземцы питают такое пристрастие к спиртным напиткам, что мне случилось видеть айнскую женщину, дававшую своему грудному ребенку чистый ром. Маленький его отведал, после чего кричал изо всех сил, пока ему не дали снова».

В последние годы японским правительством принималось много мер для того, чтобы улучшить положение айнов. Для этого сюда перевозились земледельческие орудия и утварь японских айнов, живущих на Хоккайдо и пользующихся сравнительным благосостоянием. Многие годы, после передачи Северных Курил из русских в японские руки, туземцы продолжали жить в своих становищах. Затем приказом японского правительства их переселили на остров Сикотан. Поселили их на Сикотане в маленькой бухте на северной стороне этого острова. Здесь основали деревню. Заставили их работать, поощряя возделывать поля и пасти немногий скот. Переселенцам в избытке жаловался рис. В их поселок были присланы доктор и учитель-японец. «Однако переход от пищи всецело животной к рису, зелени и рыбе, — пишет Сноу, — не послужил в их пользу. Многие поумирали в первый же год и количество их от года к году уменьшается. Должностные лица, командующие ими, полны произвола и держат айнов в страхе. Айны даже не смеют выходить из селения на шлюпке для охоты за тюленями или морским бобром, не получив на это разрешения начальства».

…Курилец бросил тряпку и низко поклонился, приложив руки ко лбу ладонями вверх. Только после этого он поглядел на меня.

— Хэ, хээ! — воскликнул он с тупым выражением лица и что-то прибавил по-японски.

Я покачал головой и знаками показал, что не понимаю.

— Чо, паря, мольца, ты русский? — неожиданно спросил он на цокающем русско-камчатском языке.

Я вздрогнул и оглянулся. Мне показалось, что я ослышался и эти слова произнес кто-то другой.

— Я, паря, соболевал на Лопатке. Мольца охотил, не уснывал. Двадцать годы сряду. И зовут меня Алексей. По-нихонски — Иосибуми.

От острова Урупа до Камчатки — тысяча километров. Срочных пароходных рейсов нет, да если бы были, курилец не смог бы купить себе билет. Я очень хорошо представляю себе его уход на Камчатку. В маленькой шаткой лодке. Вдоль берега. От острова к острову. С многодневными стоянками в защищенных бухтах во время штормов на океане. Самое опасное место на этом пути — широкий пролив Буссоли, отделяющий южную часть архипелага от северной. Лодка в течение суток идет без берегов, по открытому морю…