Я чувствую у разных авторов, в различных произведениях литературы сходные скрябинские надежды.

По себе знаю, что, готовя роль, думаешь об этом же и где-то теплится надежда, что унесет зритель из зала что-то такое, после чего…

Но… то ли надежды эти неправомочны, то ли люди иные, чем рассчитываешь, то ли силы искусства, и особенно твои, несовершенны… или, может быть, невозможно проследить, так это или не так бывает в силу того, что процесс перестройки не так быстр… а жизнь все же меняется, люди становятся лучше… Может быть, и твоя капля усилий тут есть…

24/III

«ЛИР»

Насколько наш театр упростил требования к спектаклям! Вот в «Лире» участвуют, кроме главных, вторые и третьи исполнители (по значимости), эти еще что-то ищут, тщатся играть, а так называемая масса — просто актеры с психологией статистов. И что всего занятнее, ни я, никто в театре к ним не имеет претензий! Как в «Маскараде», предоставленные самим себе, они ничего не умеют делать и не знают, что делать. Надо сцену поставить, с молодыми поработать и попутно привить им вкус к сохранению и развитию найденного рисунка, а тогда и требовать.

Я помню наши студийные спектакли, и при всей моей дурной памяти помню и рисунок ролей, и мизансцены, и грим, и одежду. Например, в «Ваграмовой ночи» почти бессловесные и даже совсем бессловесные роли были так же отточены, как главные.

Какие находки были в «Укрощении строптивой» или в «Волках и овцах»! Начисто вывелось это в нашем театре, а как он был силен этим своим почерком!

27/III

«ЛИР» (ДК промкооперации)

Сегодня в 2.10 умер Борис Оленин.

Ничего нейдет в голову… Не стало товарища и партнера, чудесного артиста.

До чего тяжелый спектакль!

Вез, как кляча, тяжелый воз…

29/III

Похоронили Бориса, а основная часть труппы даже не могла присутствовать и проводить его в последний путь.

Выступая в Театральном институте, я рассказал о нем, а в заключение предложил почтить память вставанием и минутным молчанием.

5/IV

«ЛЕШИЙ» (МОСКВА)

Я не играл.

У Плятта сегодня должен быть замечательный спектакль.

Вчера наконец-то ему присвоено звание народного артиста СССР.

12/IV

Гагарин в космосе![519]

Кажется, все слова сказаны и использованы по поводу предыдущих полетов. Язык становится немощным, ограниченным. А душа принимает события заново и трепещет и волнуется и не может выложить чувство в стройную фразу.

Гениально!

Сколько же может сделать свободный человек и сколько он смог бы сделать, освободи он себя от бремени войны!

10 час. 20 мин. Только: Ой, да ай! да — Дай ему господи!

Слава тебе, Юрий Алексеевич Гагарин, и всем людям, создавшим аппарат «Восток»!!!

Аж мурашки по коже!

Триумф… Крупнейшее событие века.

Достойнейшие сыны Отчизны. Беспримерно. От лапотной России до покорения космоса, до страны, идущей впереди мира по ряду показателей. Ой, что-то совсем не то и не так я говорю, но душа захлебывается и несет что попало!

12 час. 25 мин. — Вернулся! Приземлился в 10.55!

Феноменально! Подвиг!

Как обо всем этом сказать мне, актеру?

Может быть, все-таки найдется автор, которому удастся сказать об этих делах достойно? Сейчас же, хоть и по горячему следу, я слышу пафос… А может быть, такое под силу выразить только музыке?

На улицах праздник.

Вчера я думал о событии с волнением, зная, что это произойдет, и волнение то было, как бы сказать, нормальным, а сегодня, когда все свершилось, я перестаю верить в то, что это было!

Хорошо помню, врезалось мне в память, как я ужаснулся однажды в юности, когда смотрел ночью в глубь пространства. Летел и летел все дальше. Сначала до Луны, потом до ближайшей звезды, потом… Я тогда изучал космографию… Потом мне стало страшно, я не мог понять безбрежности, как, впрочем, не понимаю и сейчас той вечной темноты, тишины… беспредельности…

Слабо мое воображение, хоть и артистическое…

«ЛИР»

Наш электрик, посмотрев на меня после второго акта, сокрушенно сказал: «Зачем вы себя так мучаете?»

— А что, пора бросать?

— Да ведь другие актеры живут же, хотя не выдают и сотой доли…

Он прав, наверно, если смотреть на жизнь, как на личное удобство. Думаю, что в свете событий сегодняшнего дня и мой труд — сотая доля того, что делают люди науки, того, чему подвел итог Гагарин.

16/IV

Как мы отстаем со своим искусством.

Любопытно, что простые репортажи, особенно пресс-конференции, можно слушать несколько раз. Так я и делаю. Волнительно, гордо, интересно.

Ужель настанет время, когда и это станет обычным?

Очевидно — нет.

Слушаю же я передачи по радио, запись Щукина в Ленине, Шаляпина в Борисе и романсах, смотрю картины великих живописцев, слушаю музыку, читаю Лермонтова, Пушкина… Это тоже великие деяния человеческого гения.

Толпа едина. И в каждом угадывается, что он чувствует в себе чуть-чуть от Гагарина. И каждый прав, чувствуя себя немного Гагариным. Ведь каждый несет в себе бремя строителя Отчизны, ее становления — от лапотной Руси в передовую державу мира. Гагарин не только «итоговая черта» гения науки, но и итог гигантского усилия всего народа.

18/IV

Шток читал свою пьесу[520]. Именно пьесу. Прицел на меня… Роль масштабная, бытовая. Боюсь.

Пьеса «На Ленинградском проспекте», своего рода «Дети Ванюшина», «Семья Журбиных» и пр. семейные драмы.

Пьеса слажена.

Характеры выявлены, выписаны. Нет еще третьего акта. Тот, что читался, — не дотянут.

Нет финала и по форме: луч солнца, отразившись в воде, осветил портрет умершей главы семьи. Это получится в кино, в театре не может получиться. И не такая точка по существу — все уходят…

Где-то я не верю Борису, что он исправится или на пути к тому.

Где-то мешает инородность в приемах подачи Семена Семеновича: что-то «мефистофельское» проглядывает…

Шток заявил, что писал главу семьи в прицеле на меня…

Это — Алпатов[521], так сказать.

Должен ли я рисковать вновь — не знаю, а с другой стороны… пьес нет, ролей еще меньше…

15/V

ХАРЬКОВ

«ЛИР»

Попробую сегодня еще один вариант финала…

«Навек, навек»…

Хочет стать на колени. Удар. Выпрямляется, замер, пошел спиной по кругу, левой ногой назад, правую приставляя к левой. Обошел круг, оказался лицом к Кенту: «Расстегните». Вздох облегчения. Увидел Кента — обе руки на грудь с благодарностью, низко ему кланяется в пояс. Нагнувшись, стал стремиться вперед по инерции. Обернулся к Корделии. Во весь остальной монолог — постепенно подкашиваются ноги и с последним словом — развел руками. Последнее усилие — выпрямился, не желая сдаваться, вздернул подбородок вверх и замер. Падает постепенно на ступени к ногам Корделии. В зале негде яблоку упасть. Слушали прекрасно.

Теперь о спектакле:

Вот директор все время говорит о золотом фонде театра. И действительно, такие названия в афише делают нас театром иного значения. А много ли мы делаем, чтобы эти спектакли росли? Богатели? Совершенствовались?

Великолепные декорации Гончарова, переписанные на тряпки вместо лепнины, превратились в обычные, знакомые упрощения, какие можно встретить в любом другом театре. Во всяком случае, из первого, что обращало на себя внимание, они превратились в то, на что зал не обращает внимания.

17/V

Сегодня вышла моя статья в «Советской культуре». Наши хвалят: «О героическом театре». На первой странице. Передовая. Вот здорово! Но потому она и на первой странице, что самое главное, для чего она писалась, — вымарано.