Хорошо, что актеры играют на деталях и на сцене нет ничего лишнего. Давняя моя мечта, увы, осуществляется на стороне и не мною. Плохо только то, что в одних случаях детали добротны и реальны, в других — бутафорские и условные.
25/XI
«МАСКАРАД»
Как приходит князь к своей черте?
Вся характеристика князя в словах баронессы на маскараде, в его поступках во время действия.
Он фактически бездомная собака, без друзей, потому что собутыльники — не друзья, без цели, без назначения в жизни.
Рано окунувшись во все запретное, он быстро набил оскомину и потерял вкус к жизни, носится по ветру, как пылинка, садится, куда его прибьет ветер или кто возьмет в руки.
А брать в руки его некому; кроме как для удовлетворения похоти баронессы, он ни к чему не пригоден.
Осколок сосуда, по которому можно понять лишь, что сосуд был богат и какой формы, а содержание определить невозможно.
Кутежи, веселье, балы, карты, а потом полное одиночество. Смотрели макет в художественном совете к «Виндзорам»[421].
Постановщик и художник идут от шекспировского лаконизма — это хорошо, плохо, что временами оформление скатывается к Гольдони.
6/XII
«ОТЕЛЛО»
Погрузиться в жизнь образов Отелло и Арбенина — значит нажить в себе острое ощущение мира.
А острейшее выражение его — темперамент, в котором форма выражена… Острейшая форма — пауза как самостоятельная форма выражения на общем стремительном темпе, а не общее замедленное — быстрое пребывание.
13/XII
«ОТЕЛЛО»
В прошлый раз очень хорошо прошла сцена «Цыганки».
Касенкина — молодец. Она находит верные и потерянные решения. Например: последний вскрик при словах: «Поклон последний доброму…» При этом она ищет глазами Отелло, потом, найдя его, в тревоге за него и в любовном призыве, с вытянутыми к нему руками взволнованно говорит последнее: «Отелло», и умирает.
Это очень хорошо.
И в сцене «Цыганки» она очень легко и с готовностью отозвалась на предложенный большой темп и ритм, благодаря чему сцена мгновенно взлетела.
Мне это чрезвычайно радостно сознавать. Стало быть, я прав, когда настаиваю на темпе.
Куски получились большие, наполненные, не дробные и не держали меня за горло.
Есть такие художники-максималисты. Они каждое слово нагружают отдельным смыслом и краской, речь получается цветистая, но тяжелая, несмотря на разнообразные приспособления, и большая правда логики и чувств, центральная ведущая мысль, разбивается по мелочам и в дробном рисунке никнет главное.
29/XII
Смотрел у нас «В тихом переулке» Мовзона[422]. Хочешь бейся, хочешь разбейся, а что взбредет в голову, то и делают.
Надо быть глубоко безразличным к судьбе театра, чтобы начать «подъем» с такой ерунды!
Собраны все фельетоны, все хохмы воедино, вроде «он хочет жениться на девушке, ведь хорошо надевать, что не поношено», и пр. пошлость.
Артисты положили много старания и изобретательности, а уходишь из театра, как оплеванный. И на всем печать «значительности».
31/XII
Огромный год… длинный, трудный…
Какой он славный для страны, народа, мира.
Дух замирает, как подумаешь о наших гидростанциях, которых не видел, — что будет, если придется увидеть!
А сколько мы не знаем или не в силах оценить!
И только театр наш и вообще театр — не дает ни радости, ни удовлетворения. Ни богу свечка, ни черту кочерга.
Трудный, мятежный и пустой год.
ИЗ ТЕТРАДИ «РАЗНОЕ»
Шумная толкотня и бездумная жизнь «представителя» больше льстит иным художникам. Она отучает от труда.
Действовать легко — не всегда значит действовать правильно. Иногда это действие по штампу, по знакомой дорожке.
Моцарт писал легко, и слава богу, но лучше оглядываться на Чайковского, который каждый день писал задачи по гармонии, будучи признанным, гениальным композитором. Лучше Станиславский. Пусть стоит как пример с его ежедневным до конца дней своих пытливым трудом.
Достоверность и типаж.
В заботе о достоверности скатились к типажу. А актеры, легко шедшие на это, замерзли и ничего не могут сделать с собой, чтобы высвободиться из достоверного, типажного своего амплуа.
Думали открыть Америку, я по существу поступили хищнически, как американцы, пользующие данные актера — его маску, пока она не надоела публике.
В жизни так не бывает, чтобы 10 лет подряд человек врал, а потом стал бы ни с того ни с сего праведником.
Так и в искусстве — с бухты-барахты правду можно сказать лишь разве случайно или с перепугу.
Можно не суметь сказать правды, но жить в стремлении к этому, но кривить душой, да еще в угоду кому бы то ни было в искусстве нельзя. Ложь не терпится искусством.
В нашем деле утрачена самая обыкновенная, самая первичная смелость, без которой бессмысленно искусство — и пребывание людей в нем, и свидетелей его, потому что смелость предполагает, кроме одаренности, беспокойный дух, пытливый разум и огромное напряжение, творческий труд.
Любовь к труду — творческая необходимость.
1956
3/I
«ОТЕЛЛО»
Дирекция, партком, местком благодарят труппу приказом[423]… за выполнение плана. А план: «Тихий переулок», «Министерша», «Лиззи Мак-Кей», «Первая весна», «Наша дочь» и какой-то еще спектакль, не помню.
7/I
(ИЗ ДНЕВНИКА РОЛИ ОТЕЛЛО)
Итак, план выполнен… Благодать… а театр все хуже и хуже.
«Советская культура» объявила, что фильм «Отелло» закончен и скоро появится на экране[424].
Ну вот и конец…
Слух прошел, что фильм хорош.
Я просил Ю.А. на февраль спектакля не назначать.
Очевидно, на этом и окончится все.
Словом, общими силами и усердием убедили меня, что я не Отелло, а может быть, и вообще не актер трагического плана.
Боролся много, очевидно, свыше возможностей, отпущенных мне законом, — не одолел. Сил больше нет.
Должно быть, они ушли на непосильный труд и истощили возможности. Желания биться дальше тоже нет.
«Тяжко сознание бессилия моего».
Утром смотрел и слушал «Порги и Бесс»[425] — у негров. К предыдущему (7/I) столько добавили сами негры, что еле-еле вправился в линию действия.
О, сколько мыслей проносится в голове, какие силы нужны, чтобы не закрыться плащом до головы и бежать-бежать без оглядки куда-то, где было бы полегче…
О спектакле негров:
Очень сильное и невыгодное впечатление производят они своим искусством.
Искусство большое: они музыкальны, легко поют, двигаются, танцуют, хорошо играют, но все это направлено на одно — секс, и это дается такими обнаженными средствами, что порою просто неприятно смотреть. Целомудренно и возвышенно, искусство нашей страны! Страсти возвышенные. Страсти друг для друга, а не для третьего, даже «не подглядывающего в щелку», как во французских «упражнениях», а на широкую публику.
Страсть — красива, похоть безобразно оскорбляет.
Пушкин даже Дон Гуана сделал прекрасным.
Какая огромная сила воздействия искусства!
Сильная и остроумная пропаганда неполноценности «полулюдей, полуживотных», и сами негры с удовольствием продают свою национальную гордость, доводя свое искусство до отрицания себя и человеческого. Блестящими средствами продали свою национальную славу. Я о них думал лучше.
Поэтому было трудно переключиться на спектакль.
Я понимаю одно — до чего сведено сознание нации, коль помогли ей самой или, вернее, ее представителям доказать их же искусством ее неполноценность.
