Я радуюсь, как и все, что работа наша не пропала даром, что она «дошла». Но… не успокаиваться… Человек или идет вперед, или надо задуматься над тем, чем он жил в данный момент. Играя, какие средства он пользует…

Я думаю, что нам надо помнить, что за этими ролями стоят живые образы, которые послужили прообразами для ролей и, главное, для основной темы, которую несет пьеса. Пьеса несовершенна. Видно невооруженным глазом, что она недоделана, видимо, не хватило времени. И тем не менее она вышла. И тем не менее мы срочно ее готовили. Этот факт не должен пройти мимо сознания. Как только мы будем помнить, что за ролями — живые фигуры, по воле и по вине которых события на фронтах развиваются так или иначе, так наше отношение к событиям, в которых мы участвуем, играя роли, будет наполнено мыслью, чувством, кровью. Страстным отношением к событиям мы поднимем тему до того звучания, когда перестанут обращать внимание на то, как написана пьеса, а сцена перестанет быть сценой, превратится в жизнь.

Поэтому — ни дурачить роль, ни осмешнять ее, ни драматизировать не будет надобности. Мысль будет глубже, совершеннее, доходчивее и, главное, — будет больше направлена на ту цель, на которую она должна быть направлена. А чисто актерские «заботы» непременно отойдут на второй план. Страстность отношения к событиям приблизит исполнение к совершенным, а не совершенные роли — к желанным. К нам, драматическим актерам, любят обращаться кинорежиссеры. Почему это? Да, думаю, потому, что, все время играя, мы находимся в тренаже и тем вольно или невольно отличаемся от киноактеров, которые работают от картины к картине. Так точно и нам надо найти для себя что-то такое, что нас растило бы все время для решения новых больших и ответственных тем. Я думаю, что нам не надо забывать большие полотна нашей отечественной и мировой классической драматургии. Тренированные на большом по законченности материале, мы придем обогащенными и технически, что не менее важно, и интеллектуально, внутренне воспитываясь на мировых образцах гуманистической мысли, к решению ответственнейшей задачи создания советского спектакля… Чем каждый из: нас будет технически оснащенней, чем глубже будет вспахан наш внутренний «чернозем», чем мы больше будем мастерами своего дела, тем мы больше будем в состоянии доделать не сделанное, тем глубже и серьезнее мы можем подать материал.

Нам доверяют, нас оберегают, нам дают бронь в то время, когда на фронтах нужен каждый человек. До чего же серьезно расценивается то дело, на которое мы поставлены. Так же серьезно, как завод, изготовляющий военные припасы, и даже больше, потому что с заводов людей все-таки время от времени берут, а нас не трогают и холят. Ответим делом, со всей серьезностью, честностью, талантом. Все противоположное будет нас позорить…

Политическая и творческая вялость такой же враг, как и равнодушие.

4/I

«ФРОНТ»

Спектакль ставится в оперном театре в пользу Танковой колонны.

Играл и вспоминал Ростовский театр. Все-таки есть что-то приятное в таких сценах. Хоть и тяжело, но возросшая ответственность подстегивает. Большие реакции. Долго длится смех, и если тишина, то какая-то удивительная тишина. Такой не бывает в маленьком помещении. И актер виден на такой сцене, как нигде. Большая сцена — настоящий фильтр для актера. Жаль только, что то, что найдено для малой сцены, здесь подлежит пересмотру, а делать это приходится на ходу.

Сегодня Ю.А. предупредил меня, что на днях вызовет, чтобы поговорить об Отелло.

7/I

Смотрел «Забавный случай»[146].

Спектакль сделан несомненно лучше, чем «Лгун». Приятнее, тоньше. Это от Завадского.

Но… беспокоит одно: это то, что было в студии, а пора бы возмужать. Это хорошо, но знакомо… Это «мило», «приятно», но не «дерзко», не «смело»…

Я сам не люблю повторять того, что я использовал однажды, и не терплю, когда это делают другие.

Смотреть будут. Смеяться будут. Спектакль долго будет идти. Тем более надо было бы его сделать самостоятельнее… Таков ли должен быть спектакль на двадцатом году существования студии?

Ссылка на «Турандот» не кстати. Да и далеко это не «Турандот», ни по назначению, ни по выполнению, ни по резонансу.

Понимаю, что война… трудно… но понимаю, что спектакль не по этим причинам не тянет на большое искусство.

17/I

«ТРАКТИРЩИЦА»

Очень плохо. Забыто все, даже текст. Пельтцер[147] всю роль рассказал своими словами. Я играл без общения, формально, никак не мог найти связи с партнерами. Вообще — безобразно. Декорации ободранные, случайные… Одна радость — фронт.

Победа за победой! Ура! Русь должна побеждать! Всегда!

Очевидно, чувствуем себя прочно: все время вызовы в Москву. Кинофабрика высылает в Москву группу за группой для организации Потылихи[148]. Выезжают разные предприятия.

Пора! Пора!

27/I

«ФРОНТ»

События на фронтах вносят невольные изменения в пьесу. Я по ходу уже внес изменения некоторые.

После спектакля пришел Файнциммер[149]. Он вернулся из поездки с картиной «Котовский» на фронт. Волнительный рассказ… Картина демонстрировалась в Конно-Гвардейском корпусе от штаба до эскадронов, от довольно глубокого тыла — до передовых позиций. Везде большой и шумный успех. Много смеются. И это, очевидно, достоинство картины. Она заставляет верить в свои силы. Кроме того, дает отдых: оптимизм.

Картину взяли себе бойцы Дивизии имени Котовского. И нет-нет да и прокрутят опять. И обязательно перед новым пополнением с соответствующими словами.

По окончании одного из торжественных просмотров командование вышло на помост и предложило собранию бойцов-котовцев ходатайствовать перед корпусом о присвоении Файнциммеру и мне почетных званий «гвардейцев». Предложение было принято горячо. Через несколько дней на одном из просмотров поступило сообщение, что ходатайство удовлетворено. Тут началось несусветное… к кому зачислять в эскадрон Мордвинова? После споров я был внесен в списки первого эскадрона. При ежедневной проверке выкликается моя фамилия и правофланговый отвечает, что «товарищ Мордвинов находится в долгосрочном отпуску в Алма-Ате».

Оказывается, это звание редкое: «почетный гвардии красноармеец».

Трогательно и волнительно. Как жаль, что меня не отпустили!

30/I

АЛМА-АТА

Читка пьесы «Отелло».

Читал Ю.А. Читал и очень волновался. Читал с подъемом. Чувства и даже слезы порой скрашивали шероховатости.

Я читать отказался. Хотелось услышать пьесу заново.

31/I

«ФРОНТ»

Один из зрителей сказал мне, что он не хочет видеть брошенного карандаша (в досаде) у Огнева. Огнев владеет собою. Если и есть у него нервность, то он ее скрывает.

Замечание дельное. Зритель не хочет видеть в Огневе ничего, что бы напоминало ему Горлова.

Не буду.

6/II

Творческий вечер.

Билетов нет.

Пришел в филармонию за три четверти часа. Холодище страшный. То ли от волнения, то ли от холода, но дрожу мелкой дрожью.

Читал минут пять — перехватило горло от холода. Изо рта пар валит, как из паровоза. Чувствую, голос подчиняется мне все меньше и меньше. Струя горячего, струя холодного, струя горячего, струя холодного… Наконец, несколько слов сказал шепотом. Звука нет. Запнулся. Впечатление, что забыл текст. Потом в самом деле забыл. Вернулся строчкой обратно. Собрал силы и пошел… Дочитал.

«Демона» читал минут 55. Тишина была мертвая. Не кашляли, а если и случалось, то в воротник или в шапку. Сидели, конечно, в шубах. Я один в костюме.