А вот и не переход предлагают.
В марте директор от имени организаций города предложил мне подумать о том, чтобы занять место художественного руководителя Театра им. Горького в г. Ростове-на-Дону!
Ссылаясь на желание исполкома и управления, вторично предложил мне возглавить театр.
Нет, нет… ни за что.
Это отнимет у меня все время, которое я хочу отдать ролям. В ролях я сделаю больше, чем руководя таким театром, как наш.
Благодарю за доверие, радуюсь, что моя репутация стоит так высоко, но… руководить не буду.
1/X
Вся жизнь наша связана с событиями, происходящими в стране и вне ее пределов, нужны бы и отклики… но эта летопись мне не под силу…
Вечером с Ю.А. по поводу его выступления с «На смерть поэта», которое он должен читать в спектакле, посвященном Лермонтову. Волнуется. Просто панически боится. Начинал читать трижды. Волнуется из необходимости показать класс перед залом. Не та задача поставлена перед собой. Так ничего не получится.
«Я это понимаю, сам все время говорю вам об этом», — сказал он мне на мои замечания. А после репетиции сказал: «Как ты вырос».
16/XI
Вечером после спектакля получаю записку, обязывающую меня явиться в обком. Что такое?
Оказывается, мою кандидатуру выдвигают в депутаты горсовета.
Спрашивали, остаюсь ли я в Ростове?
Кандидатуру утвердили. Грозили дать возглавить секретариат искусств, как они назвали, то есть секцию, где актеры, художники, писатели, музыканты…
— Какой я организатор? Осрамлюсь ведь…
— Скромничаете!
6/XII
Юбилей![8] Пятнадцатилетие театра!
Масса телеграмм… Полон зал приглашенных. Идет «Павел Греков»[9].
Принимают хорошо, тепло. Приезжих нет. Кое-кто обещал приехать лишь к 8/XII.
Жаль, что москвичам не придется прочесть «Демона».
Пятнадцать лет… какой огромный срок… Сколько радостей и лишений… Наверно ни один театр не пережил такого. Одних помещений мы переменили столько[10], что я, кажется, не смогу их перечислить. А сколько сменили директоров!
Сколько волнений, больших, маленьких, нужных, ненужных, волнений — волнений без конца… без счета!
9/XII
«ОТЕЛЛО» (юбилейный)
Спектакль играл с большим подъемом. Так собранно еще не играл. Ужель я играю Отелло! Петруччо!
Ужель есть надежда, что сыграю Отелло?
О, это захватывающая радость. Ради нее можно еще много претерпеть… Работать. Не киснуть и не рвать душу, а мудро и настойчиво идти вперед.
1940
27/I
Слушал Ойстраха[11]. Наслаждение. Скрипач, который заставил меня полюбить инструмент. До него я мог изумляться, поражаться, а волноваться — нет. Прекрасный и мужественный художник. У него богатое будущее.
28/I
«ОТЕЛЛО»
Юрий Александрович вызвал на разговор и передал желание местных товарищей передать мне художественное руководство театром.
Руководство?!
Нет и нет!
Мой долг сделать себя артистом, в этом мое призвание. Мне нравится ставить спектакли, но к руководству я не имею ни малейшего влечения, особенно сейчас. Мне ничуть не льстит ходить по кабинетам и быть «на виду».
1/II
На финском фронте ожесточенные битвы[12]. Условия — невообразимо трудные. Наши красноармейцы — молодежь — бьются в небывалую стужу, в местности сплошь заминированной, а мы здесь занимаемся черт знает чем! Аж краска в лицо… Мы устроены, согреты, сыты, мы, призванные нести людям радость и вдохновение!
2/II
Весь день провел на сессии горсовета.
Плохо со школами. По школам города… 18 тысяч неуспевающих — кандидатов на второй год. Пора, мне кажется, начинать сверху, с родителей, со взрослых, ответственных. Именно здесь что-то не в порядке.
3/II
Сегодня возобновили разговоры о моем руководстве.
4/II
«ТИГРАН»[13]
Юрий Александрович уехал в Москву[14]. Во всем чувствуется точка.
Грустно, что наш театр не переведен, что все надо начинать заново… Право же, это не по-хозяйски…
Пятнадцать лет упорнейшего труда над созданием своего театра, и не просто своего, а со своими мечтами, со своей программой, художественным кредо… Сколько мытарств, лишений… Был создан репертуар, привлекший требовательную и избалованную публику Москвы, выращены актеры, а это не простая штука… Наконец — Поварская! И опять «подвал»… Ростов! Ехали на три года. Прожили четыре. Ожесточеннейшая борьба здесь с актерами старой школы и привычек, с авторами, которые считают театр своей вотчиной, с газетами, которые нашли, что они могут властвовать над делами и умами, долго и упорно считавшими нас белыми воронами.
А «овладение масштабным искусством» после «камерных спектаклей» Москвы…
А что даст Москва?
29/II
Смотрел «Учителя»[15] Герасимова. Хороший фильм. Молодцы ленинградцы. Один к одному. И откуда такой сильный режиссерский кулак собрался? Подкупает лирика.
Как мне хочется сыграть лирическую роль! Посидеть бы где-нибудь на берегу матушки Волги, с гитарой или гармошкой. Чтобы хорошая песня была, луна, девушка хорошая… Сыграть бы нашего хорошего парня с хорошими словами, делами, готового на подвиг и совершающего его. И чтобы не кричать, а говорить тихо-тихо, а уж если кричать, так в лесу и аукаться… Тихо помечтать бы, легко поюморить, погрустить, обменяться мыслями, задумками и словами…
Нет мне везения…
15/III
Вчера и сегодня много необычного.
Концерт Флиера[16], свой и выступление по поводу речи Юрия Александровича в ВТО.
Флиер меня взволновал. Он давал фортепианный концерт Чайковского. Чтобы так исполняли его, я еще не слышал. Очень темпераментно и мужественно. Дирижер — Паверман[17], чувствуя единодушие, был вдохновенен. За последнее время он очень подтянул оркестр. Его влияние заметно. Флиер же развил такой темперамент, с таким проникновением исполнил концерт, столько большого, красивого звука, оправданного и наполненного дал, что был действительно солистом, покрывал оркестр» Я взволнован. Хочется самому работать.
Говорил с ним за кулисами. Говорил о том, что пристально слежу за прочтением Чайковского молодыми интерпретаторами и очень приветствую ту мужественную линию, что раскрывают молодые истолкователи композитора. Серьезное, глубокое, большое, развернутое, народное. Трагическое и просветленное в толковании Ойстрахом и Флиером раскрывает новое в Чайковском. Молодежь понимает Чайковского, видимо, так же и так же хочет слышать и исполнять его. Через новое ощущение жизни. Я уверен, что это будет так.
Я счастлив, что из глубоко интимного Чайковского, каким его видело, точнее, слышало прошлое поколение, вырастает общечеловеческое, народное. В противовес пессимистическому, а иногда и слюнявому толкованию вырастает фигура титана, закованного, но не сдавшегося, фигура не отвлеченного героя, а мощная, одержимая громадными страстями, живого, понятного нам, близкого.
Не волнуют слезы человека, когда знаешь, что у него глаза на мокром месте, но страшно видеть сильного, у которого вдруг брызнет слеза.
