Ю.А. хвалил кивком головы: «Давай, давай…»

1/VIII

СВЕРДЛОВСК

Из Москвы приехал Стрельцов.

«Полярный круг»[412] предложено отложить. Сказали, что усилия театра переакцентировать тему и сгладить шероховатости видны, но тема-то ведь американская! Не то время…

Итак, еще одна морская тема у меня слетела. А жаль, роль-то намечалась для меня по-новому, и в театре такое не играли…

Здорово мне начинает везти в деле…

3/VIII

Читка пьесы «Огненный мост»[413].

Вся труппа, за исключением Шапса (он постановщик), против. Пьеса дублирует и «Шторм» и «Сомова». Возобновление пьес, которые в революционное время имели успех, сейчас интереса не вызывает, кроме разве «Яровой».

А эта берет из людской толпы какую-то мелочишку. В пьесах, идущих у нас, люди крупнее, интереснее, типичнее, художественнее.

Через год страна будет праздновать 40-летие. Надо с полной ответственностью и вдохновением подготовиться к дате, а не отписываться, как сейчас.

Мы упустили «Тихий Дон», «Поднятую целину», очевидно, упустим «Яровую». «Дон» решил ставить Охлопков[414] — дай ему бог здоровья и сил…

«Яровую» возьмут Аки[415]. «Мост» у нас обсуждается в третий раз, и обсуждается он в то время, когда заведомо известно, что у нас не позаботились о репертуаре.

Выступление мое было поддержано долгими и горячими аплодисментами. Видимо, у всех накипело.

Вечер. Вызвал на разговор Ю.А.

Какой-то он… одинокий, неприкаянный…

На Журавли он ехать не хочет[416].

«Так я и заявил, что не поеду, и что со мной уйдет группа товарищей из театра, я подразумевал вас. Мне ничего не надо, лишь бы дали помещение. Я чувствую, что я что-то могу сделать. Мне нужны условия. Я могу. Я должен».

— Ужель вы хотите взять этот рубеж «Огненным мостом»? За месяц работы?..

— Говорят, ты очень хорошо работал над «Полярным кругом» и очень помог Шапсу? — И начал говорить о Шапсе и Штоке. […] Но и тут не предложил мне режиссуру… Теперь ты без работы. Выбирай, что хочешь, «и будешь ставить. Ты думаешь, что надо ставить «Ричарда»? А может быть, «Живой труп»?

— Я никогда не думал о Феде. А как же Плятт?

— Я ему никогда не обещал Федю. Мне нужен человек воли и силы.

— Для Протасова?

— Протасов — это сила протеста. Философия Толстого не о слабых и не для слабых.

— Вы давно читали пьесу? По мне, с большой натяжкой еще можно снискать некоторую симпатию к образу, если Федя будет слабым человеком, иначе он подлец.

— Почитай, а я прочту «Ричарда».

— А не «Укрощение»?

Дальше разговор об «Укрощении».

— А на какой один спектакль ты бы пошел: на «Живой труп» или на «Ричарда»?

— На первый, если бы играл Моисси, на второй — играй Ричарда Сальвини… Что-то не понимаю себя в Федоре… Я видел Симонова… видел отрывок с Берсеневым… Не знаю, что сказать. Работать хорошую роль, хотя и неподходящую, увлекательно, но… не знаю.

— Почитай, — сказал он, поднимаясь и давая понять, что разговор окончен.

4/VIII

«ОТЕЛЛО»

Хорошо разработал сегодня монолог к Дездемоне и Лодовико. «И даже плакать»… — на издевке. Потом посмотрел на нее, чтобы сказать то же, и вдруг… увидел ее мертвое лицо, и, растерявшись, поникшим голосом повторяет… «плакать».

Опять к Лодовико с прежним настроением:

«Она послушна, синьор… Послушна очень…» к ней с тем же, что и к Лодовико, но опять при виде ее сник, и с задачей обидеть, а сам терзается, и тихим, мучительным полушепотом, чуть не в слезах от безмерного страдания и любви к ней:

«Продолжайте плакать…»

Жаль, оба Яго не доигрывают сцену с Кассио, когда по секрету, шепотом, говорят, адресуясь к Бианке, а подразумевая, что к Дездемоне.

Весь текст они говорят почти одинаково громко, и поэтому нет той роковой и страшной ошибки, которая происходит на глазах у всех.

Как и Кассио, не подает фразу: «Она в меня влюбилась». А это страшное признание для Отелло.

6/VIII

«МАСКАРАД»

Находка: отстающая нога, чуть волочится носком по полу, полусогнутые колени.

11/VIII

«ОТЕЛЛО»

[…] чувство к Дездемоне освещено глубокой любовью к жизни, справедливости, свету.

Оно не было расщеплено анализом, не было омрачено скепсисом…

…Она — страсть, которой нет предела, она — то святое, ради чего идут на смерть.

Живи он долго-долго, через всю жизнь он пронес бы образ милой. Все дела были бы освящены ее именем. Она вдохновляла бы на подвиг, она решала бы судьбу сражений, удесятеряла бы его силы, талант, мужество, смелость, дерзость; потому что она — одна, единственная, неповторимая, незабвенная, незаменимая.

…И в последние секунды жизни, с перерезанным горлом и доброй, белой, милой рукой, заботливо и сострадательно прикрывающей страшную рану, он думает о ней, любит ее, благодарит ее за счастье, что не обманула она его мечты, благословляет мир за то, что он — прекрасен, создав эту прекрасную любовь.

15/VIII

«ОТЕЛЛО»

«Моей жене»… (сенат) — серьезно. Это дорогое слово. Это сокровище, которого я недостоин, это священное слово, а у меня это место стало облачаться радостной улыбкой.

«Сенаторы, всевластная привычка Войны стальное, каменное ложе В пуховую постель мне превратила», не привычка войны, а всесильная привычка.

«Доблестный Отелло…» — слова Дездемоны об Отелло в сенате — гимн душе Отелло.

Он не принадлежит себе, он, как крестоносец: у него идеал — правда, наивное, но величественное мировоззрение.

Турки — это те, кто носят в себе то зло, которому противопоставляет себя Отелло. Это зло среди других, с которым борется Отелло.

Он не тот доблестный и ловкий военачальник, какие есть в Венеции (дож), а нечто большее, что заставляет всех окружающих уважать Отелло:

«Светел ваш отважный зять…»

Мое пристрастие к микеланджеловским образам, не только в масштабах, не только в мускулах, но и в огромной духовной мощи.

Что Дездемона увидела в Отелло именно это, за то, что она способна, увидев, оценить и имеет мужество защитить это, — за это и уважает ее Эмилия, боготворит Отелло.

…Дездемона идет на войну с Отелло не сестрой милосердия, а помощником и другом, способным разделить все тяготы самого большого напряжения и ответственности.

О, как благодарен ей Отелло, что она привела все в гармонию, и какой наступит хаос, когда ее не станет.

Третий акт.

Необходимо снять у исполнительницы Дездемоны налет чувственности. Я предложил задержать руку Дездемоны в своей, чтобы продлить хоть на мгновенье ее присутствие здесь.

Дездемоны разыграли эту сцену до того, что чуть не падают от изнеможения и страсти, принужденные прислоняться к колонне, и тем переакцентируя мой поступок из девственной чистоты в похотливый.

Он радуется, как ребенок, что Дездемона входит в государственные дела, и, чуть заметно улыбаясь, поддразнивает ее отказом, для того чтобы она еще и еще просила его. Эта наивная и чистая игра ни в коем случае, как и все прикосновения друг к другу, не должна переходить границ и приводить их к отношению, похожему на отношения Яго с женщинами, Эмилией.

Четвертый акт.

«Государственные дела омрачили ум его…»

Какая-то сентенция, которая останавливает действие и старит исполнительницу рассуждением. Тогда как это должно быть проходным: «ну слава богу, что не ревность!». Но с другой стороны — это «слава богу!» — не должно вызвать улыбки облегчения, ибо «государственные дела» — это неприятные в данном случае дела, и они также волнуют и помощника Отелло — «прекрасного воина» Дездемону.