- Это не вашего ума дело, штабс-капитан Артемьев.

- Так точно! - офицер вскочил с табуретки, на которой сидел, и вытянулся по стойке «смирно».

- Ладно, - генерал снова упал на подушку, - не тянись. Про то, что нас здесь не любят и не ждут, мы уже знаем. Казаки в добровольцев пальцами тыкают, и идти следом не желают. Но это и понятно. Кто мы для них? Элита старой императорской армии, которая, по их мнению, способствовала революции, отречению царя и развалу страны, а теперь пытается отыграть все назад. С их стороны все выглядит именно таким образом. Но они недооценивают всей опасности от большевиков, а значит, поплатятся за это кровью и в итоге все равно возьмутся за оружие. А тут мы, символ борьбы с красными. Поэтому они все равно придут к нам. А пока необходимо ждать, Артемьев, верить и надеяться, что Бог не оставит нас и народ поднимется на борьбу. Более никаких надежд нет.

Почувствовав, что сегодня генерал настроен достаточно мирно, наверное, сказывалась болезнь, штабс-капитан, который вновь присел на табурет, спросил:

- Господин генерал, а почему мы не стали держаться за Ростов? Ведь в декабре прошлого года все к тому и шло?

- Причин много. Превосходство противника в силах. Сильное большевистское подполье в Ростове. Недовольство казаков. Слабость Калединского правительственного аппарата и нерешительность самого войскового атамана. Но самое главное - наша неготовность идти на крайние меры ради достижения необходимого результата. Не хватило мне и Лавру Георгиевичу моральных сил, чтобы превратить мирный город в поле боя. Поэтому мы ушли. И не для того, чтобы погибнуть, как думают некоторые разочарованные в наших идеях офицеры и интеллигенты, которые, словно крысы, разбежались по углам. А для того чтобы вернуться победителями.

- А Новочеркасск? Почему за него не дрались?

- Был слух, что Чернецов вернулся. И что с того? Вчерашний есаул не сможет сдержать красных. Это ясно. А если бы мы вернулись обратно в город, только загубили бы всю нашу невеликую числом армию. Понимаешь меня, Артемьев?

- Да, Михаил Васильевич.

- А веришь мне?

- Конечно.

- Это хорошо. У меня на тебя большие планы, - генерал помедлил и спросил порученца: - Итак, штабс-капитан, ты с нами или попробуешь в Ростов пробраться?

Артемьев знал, что Алексеев не любит, когда подчиненные долго раздумывают над его вопросами, и ответил автоматически:

- Я с вами, Михаил Васильевич.

Слова вылетели, и они были услышаны. А сердце Артемьева при этом вздрогнуло. И невольно офицер подумал, что своим ответом он только что отрекся от Лизоньки и маленького Ростика. Он предал семью ради Идеи. Но офицер напомнил себе, что давал присягу и клялся исполнять все приказы непосредственных начальников. Это напоминание моментально воздвигло между ним и родными некий невидимый и неосязаемый барьер, и неприятная мысль была тут же откинута прочь. После чего внешне невозмутимый штабс-капитан посмотрел на Алексеева. А генерал отметил, что офицер не колебался, удовлетворенно кивнул, и произнес:

- Можете идти, штабс-капитан. Пока будьте с Офицерским полком, а если понадобитесь, я вас вызову.

- Слушаюсь, господин генерал!

Офицер коротко кивнул, покинул Алексеева и спустя полчаса стал рядовым стрелком 1-й роты, 1-го батальона Офицерского полка Добровольческой армии. Он сделал выбор и уже не сомневался в правильности своего поступка. Артемьев получил приказ, и этого ему хватало. Впереди были грязные степные дороги, холод, голод и бои с красногвардейцами. И все, что ему оставалось, надеяться на Бога и свою умницу жену, которая должна догадаться, что не стоит афишировать свое происхождение и кто ее муж.

После боя за Грушевскую, происходил разбор операции, и выяснилось, почему она пошла совсем не так, как планировалась изначально. Как ни странно, но виной тому оказались чернецовцы, которые после отступления из-под Каменской два раза сталкивались с матросами Мокроусова и оба раза им неплохо наваляли. Первый раз на станции Зверево, когда захватили и расстреляли вражеских разведчиков, в том числе одну женщину. А второй раз на станции Каменоломня, когда налетели на нее ночным набегом и, несмотря на бронепоезд, имевшийся у матросов, смогли нанести им существенные потери и, потеряв двух человек, отойти. Как следствие, после всего этого бойцы 1-го Черноморского революционного отряда заинтересовались, кто же такие партизаны Чернецова и объявили им свою войну, отдельную, без правил и законов, до полного истребления противника.

И вот, когда перед рассветом наши войска атаковали Грушевскую и погнали стоявших на окраине матросов, мальчишки, как это часто бывает, из бравады, затянули «Журавля». А кто поет такие песни, мокроусовцы знали уже очень хорошо. И над темной бушлатной массой бегущих людей в тельниках и бескозырках, пронеслось: «Полундра, братва! Все назад!» Паника в рядах врага исчезла. Матросики развернулись, и завязался серьезный бой, который дал время подтянуться латышам. Врагов было больше, а потому, заняв только две крайних улицы, командующий западным участком полковник Биркин принял решение отступить.

Так закончилась боевая операция в Грушевской. Она не прошла, как намечено, но все равно оправдала себя, поскольку при бое была уничтожена почти вся вражеская артиллерия, а два орудия неугомонные чернецовцы при помощи офицеров сводной группы притянули в город. Опять же конный отряд Власова одержал славную победу и захватил неплохие трофеи.

В общем, ночь прошла хорошо и вполне удачно. Отряды Сиверса потеряли большую часть тяжелых огневых средств, понесли серьезные потери, и наступление на город притормозили. Точно так же поступил и Петров, который не мог положиться на стойкость своих солдатиков. Про бригаду, как она теперь называлась у красных, Голубова, и говорить не стоит. Та же ситуация, что в предыдущие дни, и от него к нам перебежало еще пять казаков. Поэтому единственный, кто попытался попробовать нашу оборону на зуб, был товарищ Саблин со своим бронепоездом, который из-за поврежденного железнодорожного полотна не мог подойти к Персиановке вплотную, но имел возможность навесным огнем обстреливать окраины поселка...

Вечером, сидя в опустевшем штабе, я смазывал новенький трофейный «наган», который добыл с тела вражеского командира и вспоминал прошедший день. В этот момент в помещение вошел Чернецов, который ходил на допрос пленных красногвардейцев и вел разговор с перебежчиками из голубовцев.

Полковник скинул на один из столов полушубок, присел в кресло напротив меня, устало откинулся на спинку кресла и выдохнул:

- Мерзость.

- Что именно, командир? - задал я ему резонный вопрос.

- Вся это война и братоубийственная бойня.

- Это понятно. Что пленные говорят?

- Для нас ничего нового. Один только сопит и лозунгами сыпет. А другой, наоборот, все что знает, рассказывает. Однако знает он мало, а потому не интересен.

- А голубовцы?

Полковник поморщился:

- Эти кое-что поведали. Представляешь, по станицам агитаторы ходят и обещают, что при большевиках все казаки, которые их поддержали, будут привилегированной кастой. Им прирежут земельки, жизнь настанет красивая и дешевая, а ситец будет стоить всего пять алтын.

- Да-а-а, - теперь уже я улыбнулся, - знают большевики, что сказать.

- Это точно и недавно, как задаток, изменникам прислали больше тридцати тысяч комплектов обмундирования, много обуви, мануфактуры всякой и разной, да денег отсыпали щедро. Вроде как взятка, чтобы совесть не зудела.

- А про левый берег, что говорят?

- Много чего говорят. Попов к калмыкам отошел и свои отряды усиливает. Добровольцы на Кубань ушли. А революционные полки, что возле Батайска стояли, разбежались кто куда. Не рады на левом берегу большевикам, да и некогда им там порядки свои устанавливать - все силы на нас кинули. Опять же слухи, что они в Ростове творят, уже по всем округам разлетелись, - Чернецов замолчал, полуприкрыл глаза, и спросил: - Что думаешь, Костя, выиграют большевики эту войну?