- И как тебе этот железный красавец? - Демушкин похлопал ладонью по борту броневагона.

На его слова, в который уже раз за последние полчаса, я остановился и осмотрел захваченный нами бронепоезд «Коммунар», который стоял на станции хутора Романовский. Стальное чудище, которое наводило страх на все окрестные казачьи станицы, сейчас казалось безобидным. В который уже раз отметил для себя, что бронепоезд не какая-то там самоделка, а самая настоящая заводская вещь, которую сделали на Путиловском заводе в 1917-м году для боев на Западном фронте. Все как положено, бронепаровоз с рубкой командира, один жилой и два боевых броневагона с пятью пулеметами и двумя орудиями, одно калибра 76-мм, а другое 122-мм, плюс, как дополнение, две контрольные площадки. Огневая мощь, хорошая скорость, приличный боезапас, внутренняя связь и профессиональный экипаж в сто пятьдесят человек.

- Отличная боевая машина, - согласился я с есаулом.

- И что с ним будем делать?

- Себе заберем.

- А если не отдадут?

- Кто? Трофей наш, и спора не возникнет. Земляки на него претендовать не станут, им сейчас не до того, а чужаков в отделе нет. Так что забираем бронепоезд и ставим его в боевую ведомость полка.

- А команду на бронепоезд где взять? Это ведь не телегой управлять и не на коне по степи гарцевать.

- Машинисты и половина экипажа останутся, а остальных из наших казаков наберем, - я посмотрел на есаула, который мне как-то рассказывал о своем огромном увлечении техникой, и задал ему вопрос, которого он ожидал: - Командиром бронепоезда пойдешь?

Сделав вид, что задумался, Демушкин махнул рукой и сказал:

- Конечно.

- Тогда принимай механизм и формируй экипаж. На все про все тебе сутки. Завтра эшелонами выступаем в поход на Екатеринодар, и бронепоезд пойдет впереди.

- Есть! - козырнул есаул и направился на местную гауптвахту, где временно содержались артиллеристы, стрелки и машинисты бронепоезда. Однако, пройдя несколько метров, Демушкин резко обернулся и спросил: - А как его назовем?

- «Кавкай».

- Хорошее имя, боевое, - ответил новый командир бронепоезда и продолжил свой путь.

Проводив есаула взглядом, я направился к местной управе и пока шел, вспоминал вчерашний день...

Из захваченной Тихорецкой мы выдвинулись около пяти часов утра, как и планировалось заранее. Два эшелона, гаубица, три трофейных полевых орудия и восемьсот спешенных казаков. Двигался наш сводный отряд, естественно, на Кавказскую, с войсками комиссара Одарюка мы встретились в четырех верстах от Романовского, и бой начался в чистом поле. Комиссар торопился отбить Тихорецкую, и я его стремление понимал, так как в ночь лично осматривал штаб товарища Автономова и шесть эшелонов скопившихся на путях. Добра там оказалось много, боеприпасы, снаряды, обмундирование и продовольствие. По сути, что мы захватили, это часть экспроприированного имущества Кубанской Рады, оставленное местным правительством при отступлении из Екатеринодара, и оно предназначалось к отправке на Ставрополь, Царицын и Москву. Одарюк, что бы про него ни говорили, человек был неглупый, все же бывший учитель и офицер, и понимал, что за потерю эшелонов его поставят к стенке. А поскольку шанс вернуть под свой контроль станцию, эшелоны и штаб у него имелся, он не медлил и очень сильно надеялся на бронепоезд, который должен был навести на нас ужас.

Возможно, перед бронепоездом, если бы он стал неожиданностью, казаки и отступили бы. Однако при выдвижении к Романовскому мы знали, на что шли и подготовились. Поэтому, лишь только впереди задымили чужие паровозные дымы, я сразу же отдал команду остановиться и всем бойцам покинуть головной эшелон. Казаки сыпанули на грунт. После чего частью, вместе со вторым эшелоном, откатились назад по железнодорожному полотну, а частью вместе с орудиями сосредоточились на флангах. В итоге возле головного паровоза остались только четыре десятка добровольцев, в основном отчаянные сорвиголовы, кому в этой жизни терять нечего.

Прошло десять минут, и перед нами появился противник. Впереди «Коммунар», а за ним эшелон с пехотой.

Остановка. Враг насторожен, и не понимает, что на встречных путях делает еще один паровоз и десяток вагонов, а затем вперед выдвигается разведка. Однако ее встречают огоньком из полутора десятков ручных пулеметов, и она откатывается назад. После чего головное орудие «Коммунара» делает выстрел, и в ста метрах от железнодорожных путей взлетает к небесам огромный ком земли. Больше выстрелов не было. Большевики решили не рисковать повреждением путей, и перешли в наземную атаку.

Из следующего за «Коммунаром» эшелона появилась пехота и густыми нестройными цепями устремилась вперед. А поскольку мы этого ожидали, в лоб красных встретили пулеметы, а с флангов ударила артиллерия.

Героев среди большевиков оказалось мало. Идущие в наступление дербентцы откатились назад, а в сторону нашего эшелона, стреляя из орудий по обе стороны своего пути, покатил бронепоезд. Одарюк надеялся пробить себе путь контрольной платформой и выдавить эшелон дальше по колее. Однако три трехдюймовки и гаубица не дали ему этого сделать. Наши снаряды рвались вблизи «Коммунара» и красный начальник Кавказского отдела решил временно отступить назад в хутор Романовский.

Поступил Одарюк разумно, и мысль его была ясна. Он хотел подтянуть резервы и снова атаковать. Вот только возвращаться ему было некуда. Стремительным наскоком большой хутор Романовский уже был взят восставшими казаками, а железнодорожные пути оказались заблокированы подорванным рельсовым полотном. Как итог, в чистом поле бронепоезд и эшелон. Делай, что хочешь, товарищ Одарюк, а более чем четыре версты железнодорожного полотна ты не контролируешь. Имелся ли для комиссара Кавказского отдела хоть какой-то достойный выход из этой ситуации? Нет, его не было. И все потому, что он находился на враждебной для себя территории, а ближайшие части Красной Гвардии, не знавшие, о его бедственном положении, от него далеко.

Бронепоезд замер на месте и, пытаясь нащупать опасную для него гаубицу, только лениво постреливал из двух орудий. Как мы узнали позже, боевые расчеты других орудий и пулеметов в это время митинговали вместе с уцелевшими дербентцами решали, что делать дальше. Солдаты и экипаж бронепоезда были склонны к тому, чтобы вступить с нами в переговоры. Но власть комиссара все еще была сильна, и он, толкнув зажигательную речь, убедил бойцов в необходимости еще одной атаки, и направляться она должна на наши спрятанные в балках орудия.

Новая атака красной пехоты. Однако в ней не было пыла и решительности. Снова казаки встретили противника огнем и солдаты в очередной раз откатились обратно к бронепоезду и эшелону.

Затишье и новый митинг. К нам подходит еще пять орудий 6-й Кубанской батареи и около трехсот всадников, во главе которых мой старый знакомец сотник Алексей Тимофеевич Жуков. Под ним чистокровный жеребец-кабардинец, а сам сотник, словно на праздник, в новой черной черкеске с серебряными газырями, и выглядит почище любого парадного генерала, строен, торжественен и горд. Он спрыгивает с седла наземь, и мы обнимаемся, а затем сотник хлопает меня по плечу и говорит:

- Вовремя ты к нам на подмогу подоспел, Константин. Еще бы день-другой, и разогнали бы нас.

- Ничего, чай не чужих людей выручаю, а своих братьев.

- И все же от всего отдела тебе благодарность.

- Дело еще не сделано, - я киваю на бронепоезд.

- Пустое, - отвечает Жуков. - Солдаты сейчас посовещаются между собой и парламентеров пришлют, а нет, так своей артиллерией их расстреляем.

Сотник оказался прав. Прошло несколько минут после его прибытия к месту боя, и от бронепоезда показались три солдата, которые скорым шагом шли к нам, и махали над головой белой простыней. Стрелять в них никто не стал, лишняя кровь не нужна, и вскоре солдаты начали сдаваться в плен. Наши условия к рядовым вражеским бойцам были простыми и ясными, сдача оружия и бронепоезда, а взамен жизнь каждому бывшему красногвардейцу. Поэтому все прошло на «отлично» и только Одарюк не появлялся. А когда наши казаки взяли под контроль бронепоезд, обнаружили его тело в командирской рубке. Он лежал на полу, в руке комиссара зажат «наган», а голова бывшего учителя и прапорщика была залита кровью. Казалось, что комиссар покончил жизнь самоубийством, но это оказалось не так. Как выяснилось немного позже, красный командир хотел напоследок подорвать боеукладку одного броневагона, а артиллеристы, справедливо опасавшиеся, что поврежденного бронепоезда им не простят, недолго думая, пробили ему голову ломом. Такая вот судьба у человека. Ну и Бог с ним.