Сказать, что Деникин, Алексеев, Эрдели и Романовский были ошарашены таким решением краевого правительства, значило, не сказать ничего. Генералы оставались у разбитого корыта, и сейчас, имея в строю всего полторы тысячи штыков и более тысячи раненых, они снова оказывались в положении бродяг, которые не имеют средств к существованию и не могут отдавать приказы никому кроме своих добровольцев. С подачи Митрофана Петровича Богаевского, который руководствовался инструкциями, полученными от Назарова и Краснова, Рада показала добровольцам фигу, и теперь, у них оставалось только два варианта дальнейшего развития взаимоотношений с Кубанью и Доном. Первый путь - признать Доно-Кавказский Союз, вместе с ним вести борьбу против большевиков и содержать свою армию на милостыню, которую добровольцам выделит это новое государственное образование. Второй - совершить новый поход и найти другое государство, где местное правительство, ничего не требуя взамен, будет оказывать им всяческое содействие. Правда, был и третий путь - попытка переворота, но пока, добровольцы слишком слабы и на такое не пойдут, ибо это равносильно гибели.

Таким был день четвертого марта 1918-го года в Екатеринодаре, и такие решения были приняты краевым правительством. Кто-то этим решениям искренне радовался. Другие плевались. А большинству граждан они были совершенно безразличны. Гражданская война набирала обороты, и все дорожало, Автономов готовился к возвращению в Екатеринодар, и кто будет защищать город от красных, им все равно. Главное – уцелеть, сохранить свое имущество и уберечь родичей. Остальное вторично. Неважно, какая в городе и стране власть. Только бы она сильно не зверствовала, давала работу и не трогала обывателя.

Тяжелый бочонок быстро опустился на дно ставка и Андрей Ловчин покосился на Ивана Белова, который с тоскливым выражением лица смотрел на воду.

- Это последний, - сказал Иван.

- Знаю, - отозвался матрос и спросил бойца: - Жалеешь, что золото и серебро утопили?

Разведчик ответил честно:

- Есть немного. Такое богатство и на дне. Зачем?

- Ты знаешь приказ Нестора Ивановича.

- Знаю.

- Вот то-то же. А вопросы задаешь глупые. Поехали отсюда.

Белов кивнул, и анархисты вернулись к повозке, которая была запряжена двумя крепкими лошадками. Разведчик занял место возницы, а Ловчин упал на солому и больно стукнулся об ствол ручного пулемета.

- Растудыть твою! – матрос потер ушибленный бок, отодвинул пулемет в сторону и нагреб под спину солому.

- Но-о-о! – Белов стеганул лошадей поводьями.

Повозка тронулась и направилась в сторону села Крапивное, в котором схоронился Нестор Иванович Махно с близкими товарищами. На дороге спокойно, врагов рядом нет, да и вообще вокруг безлюдно. Нападения можно не опасаться, и Ловчин закрыл глаза. Ночь была тяжелой, нервной и беспокойной. Матросу хотелось спать. Но позволить себе отдых Андрей не мог. По крайней мере, пока не увидит Махно и не доложит, где именно спрятал клад…

После того как отряд Ловчина разгромил банду и взял богатейшую добычу, «черные гвардейцы» направились в Гуляй-Поле, но в пути они были перехвачены посыльным Ревкома. Взводу Андрея поступил приказ – кружными путями, не выходя на шляхи, двигаться на соединение с основными силами анархистов. Вольные батальоны и роты выдвинулись навстречу самостийникам и германцам. Начались бои, и помощь испытанных ветеранов Ловчина была нужна, как никогда.

Матрос подчинился приказу, и начались его мытарства. Вокруг Гуляй-Поля происходили стычки. Под руководством идейных, но плохо подготовленных командиров отряды анархистов терпели одно поражение за другим. Вчерашние крестьяне и работяги не выдерживали лобового боя с противником. Следовало срочно изменить тактику, и анархисты это делали. Успеха добивался тот, кто наносил неожиданные удары, действовал партизанскими методами и не подставлялся. А самостийники и германская кавалерия, прикрывая дороги и ведя поиск партизан, патрулировали окрестности. Вот и приходилось «черным гвардейцам» постоянно прятаться.

Впрочем, 20-го апреля, потеряв в боях нескольких бойцов, Ловчин все-таки соединился с отрядами Махно. Но сразу поговорить с атаманом не удалось. Шел митинг, на котором зачитывалось письмо попавшего в беду Бори Веретельника:

«Дорогой Нестор Иванович. Ночью под 16 апреля отряд анархистов ложным распоряжением за твоей подписью... разоружен. В Гуляй-Поле все наши товарищи, все члены Ревкома, Совет..., арестованы. И сидят в ожидании выдачи немецкому командованию и командованию Центральной Рады для казни. Изменой руководят шовинисты... Дежурной ротой по гарнизону была назначена еврейская (или центральная) рота. Подлые негодяи обманным образом заставили еврейскую роту исполнить гнусное дело... Нашего друга, Алексея Марченко, пытались арестовать,... он не дался... бросил две или три бомбы... и скрылся. Однако в 15 верстах от Гуляй-Поля задержан евреями колонии Межиричи и привезен в Гуляй-Поле, в штаб измены. Передают, что среди крестьян настроение подавленное. К евреям ненависть за их поведение... Передаю это письмо... если получишь, спеши с каким-нибудь отрядом на выручку. Неизменно твой Б.Веретельник».

Как и всякий идейный анархист, Нестор Иванович отрицал национализм и боролся с проявлениями шовинизма. А еще он прекрасно понимал, что измена еврейской роты вызовет ненависть других общин анархистов. Поэтому Нестор Иванович не хотел публичного разбирательства дела. Однако посланцы Бори Веретельника настояли на этом, и Махно пришлось спорить с товарищами. Он убеждал крестьян и рабочих в том, что еврейские труженики, - даже те из них, которые состояли в роте бойцами и были прямыми участниками в контрреволюционном деле, - сами осудят свой позорный акт. А буржуазия, причастная к провокационным делам в Гуляй-Поле, свое получит, независимо от того, к какой национальности она принадлежит. И говорил он так убежденно, что смог убедить бойцов, которые находились на митинге, и на время все успокоилось.

Анархисты разошлись и только тогда Ловчин смог переговорить с Махно. Он рассказал ему все без утайки, и Нестор Иванович, понимая, какой соблазн обогатиться появился перед его бойцами и командирами, приказал Андрею охранять драгоценности.

Делать нечего, матрос и «черные гвардейцы» стали хранителями сокровищ. Однако продолжалось это недолго. После того как один из вольных вожаков, бывший царский прапорщик Михасев, попытался разоружить бойцов Ловчина и завладеть богатствами, пришлось думать, куда их спрятать. Был собран трибунал и предателя расстреляли, а потом Махно приказал Андрею утопить бочонки с серебром и золотом. Что матрос и сделал.

Под покровом темноты, взяв с собой только Белова, моряк покинул Крапивное, добрался до дальнего ставка и в глухом месте утопил сокровища. Дно ровное, вода мутная, глубина небольшая, метра три, и достать бочонки несложно. А где именно спрятан клад, будут знать только три человека, он сам, Белов и Махно. Все люди идейные и понимают, что золото и серебро не для обогащения, а на дело революции. Война только начинается и когда она закончится никому неизвестно. Сомнений нет – победит анархия, и черные знамена будут развиваться над всей Малороссией, а возможно и в других регионах. Но добиться этого нелегко и революционерам многое понадобится. Это и оружие, и провиант, и помощь шпионов. Только начни задумываться и приходит понимание, что эти богатства капля в море нужды…

- Командир! – голос Белова вернул Ловчина в реальность.

- Чего? – вскинулся моряк.

- Кажется, нас ждут. Посмотри.

Белов указал на дорогу и остановил лошадей. Ловчин привстал и увидел, что дорогу перекрыли вооруженные всадники. Было их десять человек. Рожи знакомые – все из отряда покойного Михасева. Сейчас они должны находиться совсем в другом месте. Но нарушили приказ, а значит, стоят на пути «черных гвардейцев» не ради того, чтобы пожелать им доброго утра.