Ловчин в репрессиях участия не принимал. От сырости ныла покалеченная левая ладонь и, распив вместе со своим верным порученцем Петренко бутылку крепленого вина на двоих, они отправились бродить по притихшему и затаившемуся приморскому городу.

Моряки дошли до окраины. Улицы были пустынны. По низу, над булыжником мостовой, стелилась гарь. Видимо, в районе Массандры что-то горело. В окошках домов было темно, и только два хорошо вооруженных матроса, прислушиваясь к отдаленным выстрелам в центре Ялты, шли мимо зимних садов и домов для отдыхающих, которые местные жители сдавали на сезон.

- Андрей, а куда мы идем? - спросил Ловчина его товарищ.

- Черт его знает, - пожал плечами сигнальщик. - Просто прогуляться охота. Если что, можешь к братве вернуться.

- Нет, я с тобой.

- Как знаешь.

На этих словах из близлежащего сада в них выстрелили. Вспышка огня, и над головами моряков проносится заряд дроби. Стрелок смазал, а Андрей выкрикнул:

- Шухер!

Ловчин и Петренко рывком ушли с линии огня, а затем Илья, недолго думая, сорвал с пояса ручную гранату и кинул ее туда, где находился враг.

Взрыв! Над головами летят осколки, и оба черноморца бросаются под дерево, где взорвалась граната. Здесь, истекая кровью и постанывая, со стареньким охотничьим дробовиком в руках лежал на спине и стонал небольшого роста человек.

- Подсвети, - сказал Ловчин.

Илья чиркнул длинной спичкой, и матросы разглядели перед собой паренька лет двенадцати в форме гимназиста.

- Ох, и дурачок, - глядя на раненого мальчишку, которому посекло ноги, сказал Петренко.

- Выкормыш дворянский, не иначе, - сплюнув на тело малолетки, добавил Ловчин.

В доме за садом послышался шум, и на крыльце появились два световых кружка. Кто-то приближался. Моряки приготовили оружие, спрятались за деревьями и затаились. Они были готовы к продолжению боя. Однако оказалось, что к ним, с керосиновыми фонарями в руках, спешили женщины. Две закутанные в белые шали дамочки, которые выглядели как дворянки, и две полноватые сорокалетние бабенки в сарафанах и жакетах, служанки или горничные. Женщины бросились к раненому пареньку, закудахтали над ним словно квочки над цыпленком и, прерывая их суетливые вскрики, из которых становилось понятно, что раненого они знают, появились моряки.

- Ваш щенок? - выходя из-за дерева, строго спросил Ловчин.

Дамочки испуганно вскинулись, а служанки, наоборот, прижались к мальчишке.

- Да, это наш мальчик, - ответила одна из женщин в белой шали. - Это мой сын, Ваня. Вы уж извините его, наверное, он вас за бандитов принял.

- Врешь ты все, паскуда! Он специально стрелял. Это даже дураку ясно. А я не простак и меня на мякине проведешь. Я вашу породу дворянскую сразу чую, и знаю, чего этот звереныш хотел.

Женщина помолчала и тихо произнесла:

- У нас есть деньги и драгоценности. Возьмите все. Только не убивайте Ванечку.

- Ладно, тяните сопляка в дом, там и потолкуем.

Служанки, в окружении дамочек, подхватили раненого на руки и через сад потащили его в жилище. И только моряки хотели последовать за ними, как по улочке затопали тяжелые сапоги, и появились вооруженные мужчины с винтовками, революционный патруль.

- Кто стрелял и гранату взрывал? - услышал Андрей.

- Моряки гуляют, - узнав греков из Балаклавы, Ловчин из тени выступил вперед.

Старший в патруле, носатый темноволосый мужчина с «кольтом» в руке, посветив в лица матросов, тоже их признал, и решил с ними не связываться. Он улыбнулся и спросил:

- Все в порядке?

- Да.

- Если что, мы неподалеку.

- Благодарю за бдительность, товарищи.

Греки покинули улочку, а Ловчин и Петренко прошли в дом и оказались в зале, который был освещен тусклым светом прикрученных керосиновых ламп. На диване в углу, рядом с печкой, лежал бледный мальчишка, над которым суетились служанки. Немного дальше, прижавшись друг к другу, на кушетке, с испугом глядя на окровавленного паренька, тихо сидели две девчушки, семи-восьми лет. А дамочки в это время бегали по комнате и всплескивали руками, но при этом ничего не делали, а только мешали перевязывать Ванечку.

«Белоручки», - с презрением подумал Андрей и присмотрелся к женщинам повнимательней.

Женщины были сестрами-близняшками с миловидными личиками, немного пухленькие, но, тем не менее, не толстые. Хорошие фигурки, большие груди, выпирающие из-под одинаковых дорогих платьев, ладно облегающих тела, ровные округлые бедра и несколько выдающиеся назад попки. Ловчин сам себе ухмыльнулся и подумал, что у него уже давно не было женщины. А затем, посмотрев на насупленного и настороженного Петренко, он наклонился к нему и, кивнув на дамочек, шепотом спросил:

- Хороши дворяночки?

- Ничего так, - облизнув пересохшие губы, ответил Илья. – Есть, за что подержаться.

- Тогда на сегодняшнюю ночь они наши. Тебе тетя, а мне мама.

- А если...

- Никаких если. Сейчас наше время.

- Понял.

Ловчин и Петренко приблизились к женщинам, нависли над ними и Андрей спросил:

- Так что, буржуинки, пойдемте ваши драгоценности смотреть? Где можно поговорить без суеты и дурацких стонов вашего сопляка?

- Сейчас-сейчас, - заторопилась мамаша Ванечки. - Пройдемте в соседнюю комнату.

Дамы и матросы прошли в спальню. Зажглась еще одна керосинка. Женщины бросились потрошить сумки и узлы, стоящие под двумя широкими кроватями вдоль глухих стен. А Ловчин подошел к той, которую выбрал и, обхватив ее спелое сочное тело за талию, прижал его к себе.

- Что вы себе позволяете!? - боясь обернуться, с дрожью в голосе, тихо вскрикнула дамочка.

- Заткнись тварь! А не то всех вас в распыл, как контру пустим. И Ванечку твоего, и девок малых. Сделаете все, что мы захотим, и на время про вас забудем.

Женщина обернулась, и в ее широко раскрытых глазах Андрей увидел животный ужас. Это доставило ему ни с чем несравнимое удовольствие, и он возбудился еще сильней. После чего толкнул женщину на кровать и кивнул на сестру своей жертвы:

- Илья, действуй.

- Ага, - сказал Петренко и навалился на вторую даму.

Андрей скинул оружие на пол, расстегнул боковые клапана брюк, и негнущимися, застывшими на уличном холоде пальцами одной руки начал раздевать жертву.

- Нет! Я не могу! Отпустите! Пожалуйста! - стараясь не сорваться в крик, которым могла напугать детей в соседней комнате, стонала женщина.

- Дура! - прошипел Ловчин и его правая рука ухватилась за обнаженную большую грудь, а затянутая в черную перчатку левая подняла юбку.

- Сжальтесь...

Матрос от стонов женщины распалялся все больше. Он мял ее мягкое тело и срывал с нее одежду. От вожделения порыкивал словно зверь, и вскоре получил что хотел.

Примерно через полтора часа, натешившись, Ловчин и Петренко, забрав все драгоценности буржуинок, какие-то брошки, кольца и ожерелья, оставив дам лежать на измятых простынях, вышли в зал. Все кто был в комнате, посмотрели на них. Девочки непонимающе. Служанки испуганно и одновременно с этим осуждающе. А раненый Ванечка, все же сообразивший, что произошло, с чистой незамутненной ненавистью.

Морякам на это было плевать. С двумя белыми шалями из шерсти ангорской козы, в которые была завернута добыча, они направились в порт. Недобитые контрики все еще огрызались и пытались оказать революционным морякам сопротивление. А значит вскоре «Гаджибей» снова выйдет в море.

В столицу Войска Донского мы добрались без особых приключений. Конечно, если не считать таковым, что в двадцати верстах от родной станицы нас с Яковом догнал неугомонный Мишка, которой решил, что дома он сидеть не может, а должен побороться за правду и свободу. При этом какую правду, и какую свободу, его не волновало. Он усвоил, что большевики зло и хотят отобрать у казаков земли, а как, почему и отчего, парень не задумывался. Отсылать младшего Черноморца домой бесполезно. Он упрямец, такой же, как и мы. И даже если его прогнать, Мишка все равно поступит, как решил и отправится в Новочеркасск. Поэтому дальнейший путь мы продолжили втроем.