Мало-помалу слухи множились, разносились по городу, и к Новочеркасскому училищу стекалось все больше людей, готовых не драпать, а воевать. И вскоре появился тот, кому я смог передать карты и должность главного штабиста. Им оказался 2-й генерал-квартирмейстер из штаба походного атамана генерал-майор Поляков, которого, как и многих других, попросту «забыли» предупредить, что надо покинуть город. С радостью и облегчением я передал ему свои записи и получил первое за этот день нормальное боевое задание. В сопровождении нескольких артиллеристов и десятка конных казаков промчаться в сторону вокзала, где в бесхозном состоянии находятся три полевых орудия. Кто их там оставил и почему неизвестно, но эти орудия срочно нужны в Кривянке, куда послан четвертый боевой отряд и которую атакуют основные силы голубовцев, все же не поверивших словам есаула Сиволапова о скорой и бескровной сдаче столицы.

Дабы собраться, накинуть на плечи новенькую офицерскую шинель и прицепить шашку, добытую в училищной оружейной комнате, много времени не надо и вскоре мы мчимся по городским улочкам. В некоторых местах безлюдно, а в других, наоборот, не протолкнуться. Кто-то все еще бежит в сторону Дона, а кто-то песни поет. Причем в одном месте звучит старый гимн из царских времен, а в другом Марсельезу затягивают. И это что, то ли дело на Платовском проспекте, где вообще не пройти. Масса людей с иконами идет к Собору, где Волошинов и пока еще не сбежавшие донские политики, совместно с местными священниками, призывают на головы большевиков все кары небесные и сулят им суд земной. Как ни посмотри на это со стороны, полнейший бардак.

Вскоре наш небольшой отряд достиг вокзала и здесь на площади мы находим три совершенно целых полевых орудия, обычные трехдюймовки образца 1902-го года. Рядом зарядные ящики, конская упряжь и снаряды, как правило, со шрапнельными зарядами. Все хорошо, только лошадей нет. Поэтому мы решили запрягать своих. Но появились те, кто эти орудия здесь оставил. Два десятка людей на лошадях без седел. Оказалось это бойцы смешанного подразделения, половина казаки, половина добровольцы, которые дрались храбро и на «отлично», но им поступил категоричный приказ срочно отступать. Поэтому, бросив орудия, они направились к переправе. Однако на реке встретили наших посыльных и почти полным составом решили вернуться.

Спустя час орудия и усилившийся за счет случайных людей до трех десятков конников отряд, в котором я, неожиданно для себя, стал командиром, прибыл на восточную околицу Кривянки. Здесь находилась 2-я партизанская сотня из отряда войскового старшины Семилетова, около четырех десятков бойцов, последняя часть, которая прикрывала Аксайскую переправу. А кроме них сформированный Чернецовым четвертый боевой отряд, полторы сотни людей и один пулемет. Против наших сил по чистому полю вдоль Аксая, не торопясь, словно они на маневрах, шли полки голубовцев. Красные казаки уже привыкли, что они победители Чернецова и за ними сила. Но полковник жив, и теперь они умоются кровью. Вражеские подразделения вытянуты в нитку, наступают ладными сотнями, начинают собираться в лаву, и уверены, что им никто не в состоянии оказать сопротивления, поскольку сегодня голубовцы видели только постоянно отступающих семилетовцев.

Дву-хх! Дву-хх! Дву-хх! Три белых облачка вспухают в сереющем зимнем небе, и шрапнельные заряды разрываются над головами голубовских вояк. Вражеские сотни мечутся по степи, пытаются найти укрытие, но не находят его и новая порция шрапнели накрывает противника. Проходит всего три минуты, может быть, пять, и враг уже не боеспособен. Конные сотни разлетаются в стороны, а позади наших позиций появляется конный отряд, около семи десятков всадников, которые с криком «Ура!», проносятся мимо и летят за голубовцами. Я решаю поддержать порыв неизвестных казаков, запрыгиваю в седло и, обернувшись к нашим конникам, шашкой, указываю на врага. Все понимают меня хорошо. Несколько шагов, кони разгоняются, и в ушах свистит ветер.

Полы шинели задираются, шашка опущена клинком вниз, и я догоняю своего первого противника, молодого мордастого парня, нахлестывающего нагайкой перепуганного взрывами коня. Приподнимаюсь на стременах и, с потягом, рублю его по шее. Назад не оглядываюсь, после такого удара не выживают, и выхожу на следующего врага, кряжистого рябоватого казака с глазами навыкате. Мой противник готов драться, в его руках такая же офицерская шашка, как и у меня, и в бою он не новичок. Размен ударами и кони разносят нас в стороны. Поворот! Вокруг уже кипит кровавая сеча, и не все голубовцы готовы стоять до конца как тот рябоватый казак, что снова мчит на меня. Удар! Удар! Удар! Шашки скрещиваются, а кони цепляются стременами. Каким-то хитрым верченым ударом противник ударяет по клинку и от него мое оружие отлетает в сторону. Казак торжествует, улыбается своими щербатыми зубами, но под шинелью старенький «наган», и я успеваю его выхватить. Если бы рябой ударил сразу, то я не смог бы воспользоваться пистолетом, а так, увидев в моей руке вороненый ствол, на долю секунды он замешкался, и дал мне выстрелить.

Второй противник повержен, и падает на промерзшую землю. Прячу «наган», нагибаюсь с седла к низу, подхватываю потерянную шашку и оглядываюсь. Бой близится к концу. Голубовцы еще не разбиты, но понесли серьезные потери и отступили. За ними никто не гонится и никто их не преследует, ибо наши силы совсем не велики.

Пора возвращаться, и я криком отзываю конников, которых вел в атаку, назад. В этот момент ко мне подъезжает пожилой казак с шикарными большими усами, одетый в черный офицерский полушубок без знаков различия и высокую лохматую папаху. Это командир того отряда, который первым атаковал красных казаков, и я уже догадываюсь, кто передо мной, ведь таких усов в нашей армии немного.

- Подъесаул Черноморец, - представляюсь я. - Послан командующим обороной Новочеркасска сопроводить артиллерию на Кривянское направление.

- Генерал-майор Мамантов, - отвечает пожилой, - узнал, что город будут оборонять, и вернулся. Со мной восемьдесят конных казаков, а на подходе еще триста спешенных и пять пулеметов. Правда, что Чернецов жив и теперь обороной города командует?

- Да, так и есть.

- Очень хорошо, а то добровольцам подчиняться не хочется. Куда бредут, не знают. Зачем, не понимают. А планов как у Наполеона.

- А что походный атаман Попов? Он вернется?

- Нет. Попов вместе с войсковой казной и тремя сотнями казаков в Сальские степи пошел, ждать благоприятного момента для возвращения.

- Жаль...

- Угу, - только и ответил генерал.

Под охраной десятка казаков из отряда Мамантова мы вернулись в город. Константин Константинович оглядел улицу, вдоль которой прохаживались два патруля. Затем он посмотрел на здание штаба походного атамана и на училище. Там и там стояли караулы с ручными пулеметами. После чего он удовлетворенно кивнул сам себе головой и, направляясь к Чернецову, пробурчал:

- Только утром здесь был, а как все изменилось. Вот что значит, дело в руках настоящего героя. А то, не отстоим, не отстоим. Заладили одно и то же. Великие военные стратеги. Теоретики-интеллигенты, мать их...

Покалеченная в бою под Томаровкой рука ныла. И это был верный признак того, что погода вскоре переменится. Андрей Ловчин это знал, и обычно, когда болела рана, он старался заглушить боль ударной дозой алкоголя. Но сейчас позволить себе расслабиться он не мог. Да, в общем-то, и не хотел этого, потому что не желал туманить разум.

Вместе с Веретельником, Полонским и Шаровским, битыми жизнью мужиками в морской форме и при оружии, он шел по заснеженным улицам Гуляй-Поля, про которое так много слышал от своих товарищей, и с интересом осматривался. Вроде бы обычное большое село, типичный уездный центр Малороссии. Но от его родной крохотной рязанской деревни Гуляй-Поле отличалось разительно. И дело здесь не в том, что местные жители проживали в крепких добротных избах и беленых саманных хатах, а не ютились в полуземлянках, которые от старости наполовину вросли в землю. И не в том, что люди были одеты более справно и чуточку богаче, чем такие же, как и они, крестьяне в Центральной России. Просто здесь каждый находился при деле, и все делалось четко, спокойно и без суеты. Едут сани с возницами, и все ровно, словно их специально в линию выстраивали. Идут люди на работу, и чуть ли не строем. При этом не было криков, хамства и ругани. Поселяне, которые с недавних пор почти поголовно вступили в коммуны анархистов-коммунистов, улыбались, желали друг другу здоровья и были рады каждому прожитому дню. А главное - кому в глаза ни посмотришь, никто не отводит взгляд.