- Понятно!

- Сделаем!

Сам я думал, что все обойдется, и никто не посмеет поднять на нас руку или как-то задержать, но я ошибался. Перед самым вокзалом, как раз возле той яблони, под которой не так давно я ожидал Мишку и Митроху, дорогу нам преградили несколько десятков солдат. Все на одно лицо, словно братья, испитые морды, шинели без погон, а в руках грязные и давно не чищеные винтовки.

Толпа животных, лишь внешне похожих людей, объединенная ненавистью к казакам и нашему внешнему старорежимному виду, угрюмо сопела, ворочалась, отхаркивалась желтыми плевками на брусчатку и преграждала нам путь к вокзалу. Однако вскоре вперед вышел главный. Небольшого росточка смуглый брюнет в офицерском пальто зеленоватого оттенка, с красным бантом на груди, выглядывающим из новенькой кожаной кобуры «наганом» и шашкой, ремень которой по-простому перекинут через плечо. За ним показался телохранитель, а может быть помощник, штабс-капитан из иногородних, проживающий в станице Тифлисская. Одет он был точно так же, как и главный, а во взгляде чистая и незамутненная ненависть.

- Комиссар Бакинского пехотного полка Одарюк, - представился старший. - Кто вы и что здесь делаете?

- Подъесаул 1-го Кавказского казачьего полка Черноморец, - ответил я. - Прибыл с казаками станицы Терновская для встречи эшелона с личным составом нашего полка.

- Снимите погоны, сдайте оружие и можете пройти на перрон, - Одарюк положил руку на кобуру и отщелкнул клапан.

- А если мы этого не сделаем? - усмехнулся я и повернулся к казакам: - Вы смотрите, хлопцы, який недомэрок храбрец. Может быть, постегать его хворостиной, как дитятю неразумную?

Казаки засмеялись обидным для комиссара и солдат смехом.

- Если вы не выполните требование революционного комитета, полномочным представителем которого я являюсь, то...

- То что, - прерывая его, я кивнул на перрон вокзала, к которому подходил эшелон с казаками моего родного полка, - попробуешь нас задержать? Давай комиссар! Рискни! Крови хочешь?! Стрельбы?! Твои начальники тебя за это по голове не погладят! Оно тебе надо – смуту на станции устраивать?!

Одарюк оглянулся назад, зло сплюнул и махнул рукой вглубь станции:

- Пошли отсюда, товарищи!

Солдаты, комиссар и бывший штабс-капитан покинули площадь, а мы направились к эшелону, который должен был стоять здесь только двадцать минут, а после этого продолжит путь к станции Кавказская. Оглядываюсь, перрон абсолютно пуст, никого, ни солдат, расквартированных в Тихорецкой, ни машинистов, ни праздных зевак. Всех словно ветром сдуло.

Из теплушек появляются офицеры, а живущие в окрестных станицах рядовые казаки начинают скидывать с вагонов для перевозки лошадей деревянные помосты, и сводить по ним коней. Это непорядок, не по уставу и не по полковым правилам. Положено, чтобы личный состав сопроводил знамена и полковые регалии в Кавказскую, где находится штаб отдела. Там должно состояться торжественное построение, молебен, и после этого полковые святыни сдаются в местную церковь. Таков заведено. И только после этого казаки, вернувшиеся с войны, расходятся по домам. Однако все не так, как обычно. Казаки не хотели слушать офицеров и не желали терять двое суток на путешествие к Кавказской, а мечтали только об одном, скорейшем возвращении домой. А что еще более непривычно, никто их не задерживал и не одергивал. Офицеры стояли в стороне, курили и смотрели на действия рядовых, словно так и надо.

Пока была стоянка, я переговорил с боевыми товарищами и узнал о событиях в глубине России и Финляндии, где последние месяцы находился наш полк. После чего в Кавказскую решил не ехать. Есть задача поважней и основная - соблюсти хоть какие-то приличия и привести станичников в Терновскую строем.

- Здорово, браты! - выкрикнул я, подъезжая к казакам.

В ответ неразборчивое бурчанье и только три-четыре человека поприветствовали меня как положено.

- Что станичники, домой направляемся?

Ответы вразнобой:

- Да!

- Хватит, отвоевались!

- Пора по хатам!

- Штыки в землю!

- Да пошло оно все!

Я повернул своего вороного жеребчика, взятого с отцовой конюшни, и спросил:

- Так что же вы, браты? Неужели в родную станицу, словно бродяги вернетесь? Одеть погоны! Становись в походный порядок! Покажем отцам и дедам, что мы честные казаки, а не шелупонь подзаборная.

- Да, что там... - протянул кто-то из казаков.

- А ништо. Ты домой едешь, а там жинка и детки. Кого они хотят увидеть, справного казака, али грязного дядьку, с поражением домой вернувшегося? Одеть погоны!

Вот здесь меня послушались. Как один, казаки достали из походных вьюков погоны, которые никто не выкинул. А спустя несколько минут, когда паровоз, пыхнув паром, потянул эшелон с полком на Кавказскую, во главе сотни вооруженных всадников я проходил по станции. Жмущиеся к домам солдаты посматривали на нас с опаской, а в одном из окон я заметил Одарюка, который через приоткрытую занавеску наблюдал за прохождением нашей колонны и, наверняка, скрипел от злости зубами.

Эх, знай наших! И повернувшись к казакам, я оглядел их приободрившиеся лица, и громко спросил:

- Браты, споем нашу полковую, которую в 14-м году отец Константин на Туретчине сочинил?

- Споем! - откликается сразу несколько человек.

- Запевай! - команда слышна всем и спустя мгновение над станцией разносится сочиненная три года назад нашим полковым священником Константином Образцовым песня:

С песней, от которой в окнах стекла подрагивали, мы прошли невеликую узловую станцию Тихорецкая, и уже к вечеру были в родной станице, в которую мной загодя был послан гонец с известием о прибытии казаков. Терновская встречала своих воинов как положено, хлебом-солью, звоном колоколов и радостными лицами жен, дождавшихся своих мужей. Хороший тогда был день и замечательный праздник случился. Последний праздник перед началом моей собственной Гражданской войны.

Бойцы 1-го Черноморского революционного отряда вернулись в Севастополь десятого декабря. Они доставили в город тела восемнадцати матросов, погибших в боях с колчаковцами, и по этому поводу на кладбище был проведен митинг. Один за другим, бойцы из отряда Мокроусова поднимались на грубо сколоченную трибуну, клялись отомстить за павших товарищей и призывали перебить еще не разбежавшихся с флота офицеров. Всех до единого. Без жалости. Однако в тот день кровопролития не случилось. Представители Севастопольского Совета запретили трогать бывших царских холуев и сделали все возможное для того, чтобы утихомирить разошедшихся мокроусовцев. Разумеется, революционных матросов это не устроило, но пока они смирились и разбрелись по своим кораблям.