«21 июня, — доносил далее Берия, — была принята и расшифрована телеграмма от посла СССР в Лондоне тов. И. М. Майского, который получил от посла Великобритании в Москве Сэра Ричарда Стаффорда Криппса, находящегося сейчас в Лондоне, предупреждение, что Германия якобы завтра, 22 июня, нападёт на Советский Союз...»
Прочитал Конев ещё один документ — донесение нашего секретного сотрудника Эрнста:
«21 июня 1941 года. Сегодня в 9.30 посол фон дер Шуленбург был вызван к Молотову. Фон дер Шуленбург вернулся весьма довольный. Он сказал военному атташе Кребсу, что Молотов, указав на повторные нарушения германскими самолётами советского воздушного пространства, просил посла довести это до сведения Риббентропа, а затем сказал: «Целый ряд признаков указывает на то, что германское правительство недовольно Советским правительством. Ходят даже слухи, о войне между Германий и Советским Союзом. Советское правительство не понимает причин недовольства Германии...» Он просил разъяснить, что можно сделать для улучшения отношений с Германией. Фон дер Шуленбург обещал запросить Берлин.
Выслушав посла, полковник Кребс сказал задумчиво: «Завтра — воскресенье и Берлин будет пуст. Завтра — 22 июня, день, когда Наполеон начал вторжение в Россию...
Сегодня же утром фон Вальтер отправил самолётом в Берлин свою собаку — боксёра...
Вечером он подготовил всю радиоаппаратуру к выводу из строя. Шифровальный материал подготовлен к сожжению после получения последней радиограммы из Берлина завтра рано утром...»
Но особенно возмутила Конева реакция Сталина на подобного рода донесения, которые должны были бы насторожить, привлечь внимание руководителя страны. Сталин же поступал наоборот. Прочитав радиограмму советского военного атташе в Виши (Франция) генерала Суслопарова от 21 июня о том, что наш резидент сообщает о внезапном нападении вермахта 22 июня на Советский Союз, Сталин красными чернилами написал Берия: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его». Выходит, Сталин подпал под влияние этих лиц и никого другого слушать не хотел. Это подтвердили и события, происходившие в Кремле в ночь на 22 июня, когда к Сталину явились нарком обороны маршал Тимошенко и начальник Генштаба генерал Жуков. Он и тогда отказался подписать приказ о приведении в состояние боевой готовности всех войск в западных приграничных округах, а лишь дал предупредительную директиву о том, чтобы быть наготове и не поддаваться на провокации. Но даже и она в войска дойти не успела...
Внимательно рассматривая документы, находящиеся в папке Особого отдела, Конев с удивлением и восхищением узнавал о весьма широкой сети информаторов, сообщавших в Москву о готовящемся нападении фашистской Германии на нашу страну — Берлин, Лондон, Берн, Вашингтон, Токио, Париж, Рим, Вена и ещё десятки городов Европы и Азии. И отовсюду шли тревожные шифрограммы. Только в Главразведупре Красной Армии (ГРУ) были сосредоточены довольно точные материалы о военном потенциале гитлеровской Германии, о её мобилизационных мероприятиях, о новых войсковых формированиях, об общей численности вооружённых сил, о количестве и составе дивизий, их группировках на театрах военных действий...
Анализируя сообщения наших зарубежных дипломатических служб и отдельных агентов, Конев пришёл к выводу, что разведка выполнила свой долг, она не просмотрела непосредственной подготовки фашистской Германии к войне и своевременно информировала об этом соответствующие советские органы и лично И. В. Сталина. Эти многочисленные сообщения, шедшие из-за рубежа, свидетельствовали о том, что Германия ведёт непосредственную подготовку к войне, указывались конкретные факты, цифры и даты. И эти сообщения, как показали события, не вызывали сомнения. Однако не обо всех этих сообщениях докладывали Сталину, а те, которые доходили до него, снабжались лживыми пояснениями и дезинформационными выводами Берия и его единомышленников, которые очень стремились потрафить Сталину.
Просматривая далее документы, к которым прикасались грязные руки Берия, Конев обратил внимание на то, что многие из них почему-то побывали и в руках Мехлиса, во многих случаях солидарного с решениями, которые принимал Берия. Особенно его потрясло распоряжение Сталина, сделанное по настоянию Берия буквально за несколько дней до нападения фашистских войск, о том, что со стороны Германии никаких угроз нет, а начальник Главного политуправления Красной Армии Л. 3. Мехлис разослал в округа своих лекторов, которые обязаны были убеждать войска в том, что никакой войны с Германией не ожидается и что необходимо бороться с провокационными слухами жестокими методами. Просто парадокс...
«Ох, этот Мехлис! — чуть ли не вслух произнёс Иван Степанович. — Всюду он свой нос сует. Всюду встревает туда, где его не просят. Вот уж кто умеет угождать сильным мира сего». Этим своим угодничеством он и приглянулся Генсеку ещё в двадцатые годы. Точно определив слабые стороны характера шефа, Мехлис стал повседневно докладывать ему обо всём, что доверительно узнавал от сослуживцев, друзей и посторонних людей, а не только от противников. Сначала устно, пока был рядом, а потом по спецсвязи, телефонам ВЧ, письменно, телеграфом. И пошло-поехало... Конев задумался над той чрезмерной, не соответствующей военным знаниям ролью Льва Захаровича и его влиянии на Сталина. Неужели, размышлял он, это произошло потому, что Мехлис некоторое время был личным секретарём Генсека? Но ведь с хорошими личными секретарями, как известно, начальники быстро не расстаются. Мехлис же вскоре был «рекомендован» на учёбу в Институт Красной профессуры (был такой вуз со странным названием, в котором учились в основном активисты партии, не имевшие среднего образования. — Авт.). После института Мехлис редко задерживался на предоставляемых ему высоких должностях. Он был и завотделом печати ЦК ВКП(б), и главным редактором «Правды», и заместителем председателя Совета Народных Комиссаров СССР, а перед началом войны возглавил Главполитуправление РККА в ранге замнаркома обороны. На все эти должности без ведома Сталина люди не назначались. Конев не знал, как справлялся Мехлис с чисто политическими должностями, но хорошо знал о делах военных этого чрезвычайно высокомерного «деятеля». Знал и то, что Лев Захарович давно называет себя «глазами и ушами» Генсека. И тут невольно вспомнились неопровержимые факты. В 1938 году после конфликта в районе озера Хасан в Дальневосточный округ для «наведения порядка» прилетел Мехлис, и участь маршала Блюхера была предрешена. Весьма неблаговидную роль сыграл Мехлис в дни советско-финской войны, пытаясь подмять под себя высшее командование, руководившее боевыми действиями.
В памяти всплыл рассказ полковника Ильи Григорьевича Старинова[9]. Того самого Старинова, кто при отступлении наших войск из Харькова установил, а потом по сигналу из Воронежа в ноябре сорок первого взорвал несколько радиомин и разнёс в щепы особняк, где разместился начальник харьковского гарнизона гитлеровский наместник фон Браун. Полковник жаловался Коневу о явной несправедливости и жестокости Мехлиса по отношению к офицерам. Будучи не в меру подозрительным и по натуре трусливым, Мехлис не щадил никого, кто попадался ему на пути и в чём-либо не мог потрафить его капризам.
— Ещё в июле сорок первого, — докладывал Старинов, — мне с трудом удалось спасти от гнева Мехлиса своего подчинённого офицера Уманца. Мехлис собирался его судить за то, что тот якобы струсил и не взорвал мост, хотя на самом деле не было взрывчатки. Потом, когда началась бомбёжка, Мехлис сразу же побледнел, руки у него затряслись, а Уманец в это время с риском для жизни разряжал боеприпасы, которые каждую секунду могли сдетонировать...
Зловещую роль сыграл Мехлис в трагической судьбе солдата Первой мировой, участника Гражданской, советско-финской войн и испанских событий, бывшего командующего войсками Белорусского Особого военного округа, а с 22 июня — командующего Западным фронтом, Героя Советского Союза, генерала армии Д. Г. Павлова. Читая протокол допроса этого мужественного человека, расстрелянного летом 1941 года, Конев сразу увидел «почерк» Берия и Мехлиса. Об этом свидетельствовал протокол. Вопрос следователя: «Вам объявили причину вашего ареста?» Ответ Павлова: «Я был арестован днём 4 июля. Мне было объявлено, что арестован по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал зам. пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель...»
