Со сложным чувством, вызванным письмом Клавы и разговором с шофёром, Паршин прибыл в родное подразделение. Встреча с боевыми побратимами несколько успокоила его. А вечером, отдыхая в землянке, Паршин поинтересовался, где находится сейчас Наташа Круглова.

— В госпитале она, ранение получила, — ответили ему. Ещё не приступая к своим обязанностям, Паршин рано утром направился в госпиталь, который располагался рядом, чтобы навестить Наташу. Там он обратился к замполиту, поведал ему историю своих отношений с санитаркой. Встречу разрешили. В канцелярии миловидная девушка в белом халате, подчёркивавшем её красоту, загадочно улыбнувшись, мол, знаем эти сердечные дела, неторопливо листала книгу регистрации поступавших раненых. Наконец произнесла:

— Есть. Вот записано: «Поступила Круглова Наталья Ефимовна. Тяжёлое ранение в грудь». Когда же она выписана? Посмотрим...

Страницы легонько шелестели от слабых прикосновений девичьих пальчиков, и Николаю вдруг показалось, что это летят дни и месяцы его фронтовой жизни. Изучив все записи, девушка вернулась к началу журнала. Николай терпеливо ждал.

— Нет, тут Круглова не значится. Когда же она убыла от нас? — удивлялась медичка.

Девушка взяла третью книгу и наконец нашла нужную строчку.

— Вот! — изумлённо воскликнула она. — Умерла. Похоронена на нашем кладбище. Совсем недалеко.

Николая больно кольнуло в груди, но, стиснув зубы, он запомнил дату смерти и, ничего не сказав, вышел.

С трудом разыскал медсестру, которая последний раз видела Круглову перед смертью. Спросил, не осталось ли после умершей какой-либо записки или ещё чего-либо.

— А вы кто, муж?

— Нет, так...

— Вещи выдаются только родственникам. — Подумав, пояснила: — Да и не было у неё ничего. Привезли без памяти. Только один раз и пришла в себя.

— Она что-нибудь говорила? — тихо спросил Паршин. Девушка помолчала, припоминая: ведь раненых прошло за это время немало. Потом горестно промолвила:

— Тяжело ей было. Всё Колю вспоминала, артиллериста. И фотографию свою дала. Просила передать Коле, а фамилию не успела назвать. Вы случайно не Коля?

— Да, он самый.

— Артиллерист?

— Точно.

— Выходит, это вам.

Она вынула из ящика тумбочки фотографию Кругловой и, передавая, для достоверности ещё раз спросила:

— Узнаете?

Паршин стоял молча, опустив голову. Девушка посмотрела на него с сочувствием и дрожащим голосом добавила:

— А я маялась. Кому, думаю, отдать фото? Как выполнить последнюю волю погибшей? Для меня это очень важно...

Паршин всё так же молча держал в руке фотоснимок, печально смотрел на него и с грустью сказал:

— Мне пора.

— Вы туда?

— Туда.

— Да хранит вас Господь, — сказала девушка. — Простите, у меня отец и мать — люди верующие. Такое напутствие, особенно воинам, считается у нас святым долгом.

— Спасибо.

Паршин бережно спрятал в карман гимнастёрки драгоценную фотографию и раскланялся. Через минуту он вернулся.

— А могила? — спросил едва слышно. — Могила-то где? Я хотел бы взглянуть.

— Умерших в госпитале хоронят тут же, неподалёку. Идемте, я вас провожу.

Среди погребений они быстро отыскали холмик свежей земли.

Наташу похоронили в отдельной могиле, и на деревянном столбике со стандартной красной звёздочкой на прикреплённой дощечке-трафаретке были отмечены даты рождения и смерти. Последним в её жизни был день, когда в бою за Вислу батарея Паршина подбила два вражеских танка и пехотинцы вышли к реке, а он, раненный, остался лежать на прокалённой жарким солнцем земле...

Опустившись на колено, Паршин положил руку на могильный столбик и застыл так на несколько мгновений. Потом поднялся, постоял какое-то время в раздумье. Мало знал он Наташу Круглову, а вот сейчас с сердечной болью ощутил утрату.

«Слепец, совсем слепец, — корил он себя. — Погнался за внешней девичьей броскостью, а настоящую, внутреннюю красоту не разглядел...»

Стоя возле могилы, он, пожалуй, впервые с такой остротой ощутил своё бессилие перед лицом смерти. Нет, смерти он не боялся — видел её не раз. Но в бою она не казалась ему такой фатальной. И бойцы не бессильно боролись с ней. У них в руках имелось оружие, и они, как могли, отбивались от неё. А вот тут он ничего не мог поделать, чтобы вызволить Наташу из небытия. Ту добрую и нежную девушку, которая когда-то своим участием спасала его.

Он ещё раз опустился на колени и припал щекой к глинистому холмику.

— Вот и всё, — встав, глухо сказал он и повернулся к медсестре: — Спасибо. Я пошёл. Бойцы ждут.

В родное подразделение Паршин вернулся вечером и попросил не беспокоить бойцов, а рано утром следующего дня личный состав батареи встречал командира строго по установленному ритуалу и от души.

Замполит подал команду:

— Батарея, для встречи командира — становись!

— Что ты, что ты, Степан! — замахал руками Паршин. Артиллеристы повыскакивали из укрытий, становились в шеренги, выравнивались в заправский солдатский строй. Паршин пожал руки офицерам — командирам огневых взводов — и потом подошёл к солдатам. Правофланговым в строю стоял старший сержант Баскаков. С ним Николай прошёл боевой путь от Колтова до Львова и Вислы. Обняв бывалого воина, Паршин расцеловал его. Следующим стоял улыбающийся во весь свой рот наладчик сержант Белякин. Паршин тоже обнял его. А дальше уже пошло само собой. Когда он закончил эту необычную встречу с боевым коллективом, тревога и пасмурность отступили. Дышать стало легче, и он, с гордостью оглядев батарейную братию, торжественно произнёс:

— Здравствуйте, товарищи артиллеристы! Рад видеть вас. Благодарю за душевную встречу!

В ответ раздалось дружное приветствие.

Паршин намётанным глазом заметил, что на многих белели повязки. Он тоже стоял с перевязанной рукой: тяжкие бои испытали все...

Старший сержант Михаил Нечаев вернулся в свою батарею вместе с командиром капитаном Паршиным. Последний, будучи по делам в штабе армии, буквально вытащил Нечаева из запасного полка. Так или иначе, а в подразделение они явились вместе, и это произвело на молодых бойцов, пополнивших поредевшие в ходе боев ряды артиллеристов, большое впечатление. К Нечаеву все относились с почтением, как к старожилу батареи и другу командира. Сержант, надо сказать, ни в чём корыстном не использовал свои близкие отношения с офицером.

А Николай Паршин с первого дня возвращения в родной полк весь ушёл в дела батареи, самозабвенно учил новичков, проявляя к ним, как им казалось, чрезмерную строгость, не спуская ни за какую погрешность. До Паршина доходили слухи о сетованиях молодых бойцов на его требовательность, но он обычно говорил: «Вот начнутся бои, и люди сами добрым словом меня вспомнят».

А о том, когда наступит новая боевая страда, не знал даже маршал Конев. Сроки очередного наступления определялись не командованием фронта. Они диктовались как состоянием войск, степенью их готовности, так и интересами всей антигитлеровской коалиции. Но готовились к предстоящим сражениям все, постоянно и всюду: в Ставке, в штабе фронта, в полках, дивизионах, ротах и батареях.

В хате командир и замполит сели за обеденный стол.

— Хорошо возвращаться к своим, — чистосердечно признался Паршин. — Как в родную семью. Это лучшее лекарство от всех ран.

Замполит согласно кивнул головой.

После обеда время командира уже целиком заняли будничные заботы о снабжении, вооружении и обучении людей, о всём том, что определяло боеспособность батареи.

— Что у нас сегодня ещё по распорядку дня? — спросил он замполита.

— Сейчас проводим занятие по огневой подготовке. Орудийные расчёты во многом обновились, надо учить молодых меткой стрельбе.

Паршин обошёл огневые позиции батареи, всё оглядел опытным, критическим взглядом.

На следующий день, едва солнце миновало зенит, Паршин командовал уже с наблюдательного пункта: