На следующее утро, в первые часы после рассвета, шел холодный дождик. Арнот Видаль, взяв топор, снова поднялся в горы рубить лес. В это время пастушки из Монтайю опять устроились со своими овцами на лугах возле урочища Гасейль, и вскоре увидели, как он возвращается в деревню, неся, как и намедни, большое буковое бревно на плече и держа топор в руке, а еще два топора были у него за поясом.

Наверху, в урочище Фруаде, он вручил четырем беглецам, жавшимся у небольшого костерка на краю леса, большой круглый хлеб и флягу вина.

— Солдаты ушли вместе с арестованными. — По серданьскому тракту, но в направлении Лордата. Для вас дорога свободна. — Потом он повернулся к Гильельме и протянул ей два плаща, которые они оставили в поспешном бегстве вчера в Монтайю. — Вам теперь будет теплее. Твои родители передают вам обоим свое благословение. С ними ничего плохого не случилось. Солдаты едва бросили взгляд на ваш дом, когда проходили мимо. Это не на Раймонда Маури донесли…

И храбрый Арнот стал рассказывать им об облаве и операции «зачистки» на плато д’Айю. Деревню Праде постигла та же участь. Солдаты, возглавляемые кастеляном и прислужниками Инквизиции, явно пользовались чьими–то очень точными донесениями. Они искали именно двоих добрых людей. Обыскали и разгромили весь дом Белотов. Его самого, Арнота Видаля, когда он вернулся из лесу, тоже допросили, но очень быстро. Он также видел, что раненый стражник жаловался на сильные головные боли и заявил, что видел двоих юношей, один из которых был совсем безусым, направлявшихся через Праде в сторону Акса по дороге на ущелье Пишака — слава Богу, он навел их на ложный след. Тем временем, в Монтайю по подозрению в ереси были арестованы Гийом Бенет и Бернат д’Эн Риба, родственники разыскиваемых добрых людей; а также Раймонд Капелле, Бернат Юлия и Гильельма Маурс. Вместе с несколькими несчастными, арестованными в Праде, их закрыли под замком в графском замке, а солдаты из Лордата и их кастелян целый день пили–гуляли с гарнизоном и кастеляном из Монтайю. А может быть, с ними были и эти мрачные рожи из Инквизиции. Утром, когда Арнот уходил в лес, он видел, как по направлению к Лордату уходит печальный конвой узников, понукаемый злобными охранниками. В какую зловещую игру играют люди графа? Скорее всего, несчастных отведут в Фуа, а возможно, и прямо в Каркассон, в застенки этого ужасного города. Для допросов Инквизиции.

— Когда я проходил мимо дома Пеллисье, — продолжал Арнот Видаль, — я перекинулся парой слов с бабушкой Пеллисье, которая как раз воспитывала своего внука, юного Жоана. Он сейчас пасет свою отару возле Гасейль. Ржали кони, шумно фыркая и стуча копытами перед замком, жаловались и стенали несчастные женщины, разлучаясь со своими мужьями, и эта бедная старуха тоже чуть не плакала. И она говорила очень громко, совершенно не боясь, что ее кто–то услышит, наверное, для того, чтобы ее внук хорошо ее понял. Честно говоря, я ею восхищаюсь. Она во всеуслышание говорила, что это ужасная несправедливость арестовывать тех, кто защищает добрых людей. И те, кого называют еретиками — лучшие христиане, чем Римские попы. Они не лгут, они никого не осуждают на смерть, они не прикасаются к женщинам и не отбирают хлеб у бедняков…

— Вот истинная добрая верующая, — наставительно сказал Андрю де Праде, и отряхнул с себя холодные капли дождя, — она ведь тетя бедной Гильельмы Маурс, которую они арестовали…

— Она также говорила, она почти кричала, — продолжал Арнот Видаль, — она кричала, что эти двое людей, которых с таким злобным рвением разыскивали солдаты, не бандиты, а очень хорошие люди, которые никогда никому не причинили зла. Люди известные и уважаемые. Один из них, Гийом Отье, муж Гайларды Бенет и деверь Гийома Бенета, арестованного вчера, а другой, Андрю Тавернье, деверь Берната д’Эн Риба, которого тоже арестовали. Они же не бандиты, наши добрые люди! — кричала бедная старуха. Я едва уболтал ее, чтобы она говорила потише.

Они же не бандиты, наши добрые люди…

Гильельма испытывала огромную ностальгию по горам. Недавнее путешествие воскресило в ней все воспоминания детства. Неужели она не сможет больше вдыхать этот ледяной и обжигающий воздух, не пробежится по рыжим и желтым травам высокогорных лугов, не дождется первых, зеленых июньских плодов, не утопит свой взгляд в прозрачных небесах? В небесах, там, высоко, над далекими снегами. Почему Гильельма не может жить там свободно и счастливо вместе с Бернатом? Потом она находила себе утешение, думая и улыбаясь про себя о наслаждениях подпольного существования и этой авантюрной жизни рядом с тем, кто был одновременно ее товарищем и соучастником, и братом, и мужем, и возлюбленным. И она никогда не была так счастлива, как сейчас, укрываясь вместе с ним в ночи, путешествуя вместе с ним по огромному миру, по городам и весям, где единственной звездой надежды сияли несколько тайных огоньков живой веры и братской дружбы.

Здесь, в Рабастен, она вновь почувствовала тоску. В Сабартес, расхаживая, одетая мальчиком, она вновь забеременела. Но на этот раз она уже не верила в счастливый исход. Через несколько недель у нее снова случился выкидыш, но, по крайней мере, она не потеряла так много крови. Да и не время было сейчас долго горевать. Но иногда она спрашивала Берната: как мы будем жить дальше? И он отвечал с немного озабоченной улыбкой: если станет слишком плохо, уйдем в Ломбардию или на Сицилию… А она хотела только вернуться домой, на высокогорье, на плато, на вершины. Бродить вместе с Бернатом по лугам и пастбищам. И еще мечтала о маленьком луче света в горах, в ночи, о том, чтобы она всегда могла встречать добрых людей, видеть их, слушать и чувствовать их благословение, открывать вместе с ними врата небесные, вместе с ними уходить и возвращаться. Но не стало больше в горах путеводной звезды. И она должна была просто скрываться. Снова покрыть голову чепцом, пряча под ним отросшие волосы. И ждать с замирающим сердцем возвращения Берната. Жить, как всякая женщина, которой выпали на долю труды и заботы, то тут, то там. Например, у Кастелляны Дюран.

В Рабастен они не могли уже вернуться в маленький домик, где жили раньше, потому что недоверчивый владелец сдал его новым людям. Испытывая некоторую грусть, они отдали ему ключи. Несколько дней, даже несколько недель они жили в доме у кожевника. Однажды, навестив на короткое время Сен — Жан Л’Эрм, откуда Гильельма решила забрать свое красивое красное шерстяное платье, которое отдала на хранение Боне Дюменк, она застала даму Бону хмурой и озабоченной. Люди начали бежать, сказала она. Костры в Тулузе, эксгумации, все более и более дотошные расследования инквизитора, конфискации домов и имущества, все это усиливало панику. Она видела, как целые семьи, вместе с детьми, выбирали дорогу изгнания, бежали в Гасконь, Аквитанию, и как всегда, в Ломбардию.

После того, как Бернат привел к Мессеру Пейре Отье целыми и невредимыми двоих добрых людей, спасенных в Сабартес, он часто бывал вместе со своим братом Гийомом и своим другом добрым человеком Фелипом. Отныне ему приходилось все чаще быть их проводником и телохранителем, он сопровождал их во время долгих и опасных ночных миссий к верующим, которые нуждались в их присутствии. В Рабастен, в доме Кастелляны, где ждала его Гильельма в обрушившемся на нее всей тяжестью оцепенении, он иногда встречался с Пейре Бернье, сопровождавшего путешественников, которые обычно оказывались беглецами. Тот чувствовал себя затравленно. Он боялся за свою жену Сердану. И боялся за добрых людей. Он говорил о Гийоме Фалькете, заживо похороненном в тайных тюремных застенках Нарбоннского замка. О нем давно уже не было никаких вестей. Он говорил о новых арестах в Сабартес, мишенью которых стали семьи добрых людей. Кастелляна, глядя на испуганное лицо своего младшего брата Гийома, рассказывала о своих отце и матери, которых инквизитор держал под арестом вот уже три года. Гильельма думала о Монтайю, которую покинула в такой спешке, как воровка. О Монтайю, обреченной на гибель.