— А как жила эта добрая женщина Жаметта, без товарищей, на улице Этуаль, в Тулузе?

— Ей служила одна из добрых верующих, Сердана Фауре, которую еще называли Экслармондой. Ты знаешь, муж Серданы — один из лучших верующих, Пейре Бернье, как и она, преданный Церкви. После того, как он сбежал из Мура, тюрьмы Инквизиции в Каркассоне, они встретились, и теперь живут как беглецы из–за ереси и, так же, как и Гийом Фалькет, служат добрым людям, помогая им как добрые верующие. Они всегда готовы сопровождать их в Тулузэ, Альбижуа, Кверси или Лаурагэ…

Бернат помолчал с минуту, а потом продолжил:

— К несчастью, в Борне, как раз перед последней облавой, умерла добрая Монтолива, жена Мартина Франсе из Лиму, умерла почти в то же самое время, что и Жаметта. Она получила счастливый конец из рук Пейре из Акса. После этого начались регулярные обыски ее дома и домов ее друзей в деревне. Мартин Франсе бежал. Сейчас он где–то в пути, вместе с Гийомом Фалькетом и добрыми людьми… Какое счастье, что они на свободе, наши добрые люди! Бог говорит их устами. Несмотря на все опасности, верующие все равно не перестают принимать их у себя, просить их молиться за них, предлагать им свои дары и свою помощь. А к ним приходят все новые неофиты. Скоро будет крещен Рамонет Фабре. Я знаю, что в ноябре прошлого года Мессер Пейре Отье крестил своего друга Пейре Санса. Это было в Бельвезе, возле Тауриак, в доме Раймонда Дюрана… — Лицо Берната осветилось улыбкой, и его взгляд зажегся радостью. — Пейре Санс! Я очень уважаю его. Его взгляд всегда так преисполнен нежности, света и силы, что кажется, будто он уже покинул этот мир. А ведь он даже не умел читать. Это Мессер Пейре Отье научил его. И теперь он проповедует как архангел, верующие просто потрясены его словами. Гильельма, для нашей Церкви еще настанут светлые дни…

Гильельма снова смотрела на это лицо, прямо в сияющие глаза. Без всяких опасений позволила себе проникнуться теплом и радостью этих глаз. Потом она как бы незаметно для себя склонила голову на его плечо, сильное и красивое плечо, она зарылась лицом в его черные волосы. Она вдыхала запах жизни. Он шептал: «Я обещаю тебе, Гильельма, не теряй надежды. Сейчас я не могу предложить тебе ничего, кроме опасностей большой дороги. Все же, раз ты уже решилась, ты не останешься надолго во власти этого человека. Путь добрых верующих — это единственный достойный путь для тебя. И на этом пути ты сможешь иметь средства для жизни. Для нашей жизни с тобой, если захочешь…»

И ласковым, но уверенным движением всего лица, лбом, губами, подбородком, не выпуская ее рук, он стянул с головы Гильельмы туго натянутую ткань ее чепца, и тоже вдохнул этот запах жизни, запах, пронизывающий уложенные в прическу волосы молодой женщины. Он коснулся губами этого дрожащего лица, ее скул, ее закрытых глаз, но внезапно застыл на месте, потому что раздался стук в дверь, означающий, что пришел Гийом Маури. И в тот же момент из ночной тьмы вынырнул сам молодой человек с довольно большой сумкой на плече.

— Не копайся, Бернат, — сказал он. — Мессер Гийом Отье как раз выходит от Бенетов. Я тут собрал для него немного шерсти, муки, гороха, и прихватил свежевыпеченный хлеб. Увы, у моей матери особо и нечего взять. Поскольку добрый человек Андрю остался в Праде, ну ты знаешь, с этим бедным Арнотом, то нам нужно еще сделать крюк и забрать его, перед тем, как выйти на дорогу в Акс. О, и ты здесь, сестренка?

Гильельма и Бернат в едином движении отпрянули друг от друга.

— Я завтра возвращаюсь в Ларок д’Ольме, — ответила Гильельма. — Прощай, Гийом. Прощай, Бернат.

Бернат снова закутался в свой темно–синий плащ. Он подошел к Гильельме, обнял ее, как сестру и последний раз сжал ее руки в своих ладонях.

— Будь мужественна и терпелива, — тихо сказал он. Я вернусь вместе с Пейре в конце весны.

— Я уйду от него, — сказала Гильельма. — Но в моем сердце я уже от него ушла.

В своем сердце Гильельма уже ушла от мужа, и потому почти не чувствовала боли от побоев Бертрана Пикьера, которому со все возрастающим упорством она отказывала в близости. Она больше не слушала его оскорблений и злобного шипения, она молча улыбалась в ответ на ядовитые замечания свекрови. Все свое внимание сосредоточила на радостном созерцании того, как наливаются силой и соками деревья, как расцветают желтые и фиолетовые цветы на лужайках по берегам Тоуйре, как покрываются белым цветом ветви яблонь в садах, как огромные стаи диких птиц перелетают через Пиринеи. И как всегда, всеми фибрами своей души, день за днем она ждала великого прихода весны. Прекрасная игра небесного света, когда солнце сменялось дождем и снегом, всякий раз переполняла ее радостью предчувствия. Первая песнь соловья, усевшегося на склоненной ветке в лунную ночь, была еще одной ее победой. Когда минует эта весна, она уйдет. В конце весны она не будет больше жить в Ларок д’Ольме.

Миновала Пасха. Гильельма, как и положено, вынуждена была показаться на мессе, в огромном соборе Богоматери дю Меркадаль в своем красном, праздничном платье. Сделать постную мину перед старым священником и архиереями, приветствовать консулов города, соседей, родственников, знакомых. Поучаствовать в игре в исповедь, встать в очередь за купцами и торговцами, пробормотать paternoster по–латыни. Потом проглотить облатку в той же очереди, среди тех же купцов и торговцев. Не без улыбки сотворить крестное знамение, и думать при этом о мухах, ушах, лбах и бородах. Выслушать, как метают громы и молнии доминиканские проповедники, вещая о святом гневе Божием. Выйти наружу вместе с процессией богомольцев, держась за прямую и холодную, словно неживую руку мужа, следом за поджавшей губы свекровью. Сделать вид, что кланяешься расшитому балдахину, шелковым хоругвям, многочисленным чудесным реликвиям — старым костям, хранящимся в раках. Постараться освятить себя брызгами святой воды, курениями из кадильниц, не забывать возводить глаза к небу, а самой со сжимающимся сердцем смотреть на далекий горизонт, на горы. На бледный и прозрачный Монсегюр. Пасха миновала.

Во время великой пасхальной мессы Гильельма не могла отогнать от себя мысль о маленькой церкви в Монтайю.

О пчелах, что гудят у кладбищенских лип возле Святой Марии во Плоти, под чудесной скалой. Прекрасный ангел Божий, прекрасная дама, которая любит и благословляет животных, которая никогда не знала ужасающей тяжести плоти. Она, прекрасная дама, тоже знает, что когда липы начнут распространять по округе свой опьяняющий аромат, Гильельма будет уже далеко отсюда, она ступит на свой путь.

Все это время она трудилась, не покладая рук. Гильельма просто делала свою обычную работу, но ее мысли витали где–то далеко. Весна во всей своей красе царствовала в городе, солнце нагревало крыши, а ливни приносили одуряющие ароматы. И каким ударом стали для нее ужасные новости, которые однажды, в четверг, она услыхала на рынке. О неурожаях зерна. О голоде в горах. А ведь здесь, в садах уже взошли новые ростки, и куры в курятниках начали нестись.

На следующий день после Пасхи пришел из Монтайю ее отец, Раймонд Маури. Он явился ближе к полудню, с озабоченным и изможденным лицом. Толстая Эрмессенда, ворча, выменяла у него красивую шерстяную ткань за маленькую котомку муки, корзину старой репы и несколько мер гороха. Пока Гильельма неспешным шагом провожала отца до городских ворот реки Эн, согбенный под своей ношей, он тихо говорил ей, что таких ужасных времен еще не видывал, и чтобы она благодарила небо и своего отца за то, что теперь не голодает, и у нее есть крыша над головой. И что голод — это еще не худшее зло, пришедшее к ним. Они ждут еще большего зла, еще большей опасности. Монсеньор Жоффре д’Абли, инквизитор Каркассона, как этого и боялись, обратил свой хищный взор на Сабартес и этой весной устроил там первый, очень действенный розыск. Отец и дочь на минуту остановились у стены, позолоченной и уже нагретой лучами весеннего солнца. Как представить себе, что когда минет радостное оживление, вызванное праздником Пасхи, в горы опять вползет этот мертвящий ужас? Может быть, кто–нибудь из Разес сболтнул что–то о жителях Монтайю? И в Монтайю тоже появятся доносчики и предатели?