Это были дни тяжелой работы под палящим солнцем. Работы, с которой они, однако, хорошо справлялись. Бернат и Гийом шли вместе со жнецами, медленно двигаясь впереди по полю, с серпами в руках. Левой рукой они хватали горсть стеблей возле самых колосьев, а правой быстро срезали их под корень. Следом за ними шли женщины и девочки, собиравшие колосья и вязавшие их в снопы. Гильельму не переставало удивлять, как легко везти в овин такое огромное количество снопов, если сложить их на запряженных парой волов телегах, грохочущих по широким дорогам. В земле д’Айю жнецы обычно несли снопы на плечах или в корзинах, спускаясь по узким тропкам. Бернат говорил ей, что в Разес у его отца тоже была пара волов, и земля там такая же плодородная, как и здесь. Жатва там длится неделями…

Они проработали на жатве больше двух недель, не возвращаясь в Рабастен.

По вечерам они ели и спали вместе с другими жнецами у подножия холмов. Положение супруги Видаль позволяло Гильельме уединяться на ночь где–нибудь на соломе в углу вместе с Бернатом, где они спали рядом, усталые, но счастливые. В эти ярко освещенные звездами короткие ночи они часто видели, как в овин тайком бегают на свидания друг к другу юноши и девушки. Да еще Гийом Белибаст, который никогда не ложился слишком далеко от них, иногда поднимался и шептал свои ночные молитвы. Его лицо в лунном свете казалось лицом старательного, охваченного религиозным рвением монаха.

Как часто в эти дни тяжелой работы, вдали от дома, во влажной жаре, согнутая над вязанками колосьев так, что болела спина, Гильельма ловила на себе взгляд Берната. Она поднимала голову, а он ненадолго подходил к ней на несколько шагов или хотя бы поворачивался к ней, чтобы они могли обменяться взглядами. Он работал легко, его движения были ловкими, даже изящными. Она нередко любовалась его стройной фигурой, красиво очерченными плечами, гибкими и точными жестами. А его брат Гийом казался молодым бычком, готовым с силой и упрямством рваться вперед, несмотря ни на какие препятствия. Трясясь на телеге или лежа на траве после обеда, в этой одуряющей жаре, когда даже дышать трудно, Гильельма чувствовала, как к ней возвращаются силы под взглядом Берната. И когда его рука лежала на ее плече или сжимала ее руку, она словно наново понимала, что это он, ее молодой муж, которого она сама выбрала, и которому всегда будут чужды злоба и похоть. Он всегда был начеку. И эта его надежность вызывала в ней радостную улыбку, полную нежности и даже некоторой гордости.

В праздничный ужин последнего вечера, когда жатва была завершена, а снопы готовы к молотьбе, она впервые услышала, как Бернат поет. Все работники, юноши и девушки, мужчины и женщины, собрались вместе в круг на колючей жесткой стерне. Хозяева борде не поскупились на хорошую еду. Столы ломились от хлеба; ели жареных ягнят; деревянные полированные кубки один за другим наполнялись вином, которое ручьем лилось из кувшинов, передаваемых из рук в руки, а корзинки с пирожками гато и булочками быстро пустели.

Молодые девушки из соседних деревень запели первыми. Они пели хором, изо всех сил, очень звонкими голосами. Потом также во весь голос им стали отвечать их возлюбленные. Женские голоса насмешничали, плакали, веселились, пьянили, посылали призыв мужчинам. В этом призыве была и надежда, и издевка, и слезы, и смех. Ночь отвечала им эхом. Гийом Белибаст, весь напрягшись, не говоря ни слова, смотрел на поющих женщин тяжелым взглядом и внезапно покинул собрание. Прижавшись к плечу Берната, Гильельма чувствовала, как мало–помалу ее глаза закрываются, и она погружается в приятную дремоту. Прикосновение к возлюбленному наполняло ее обжигающей нежностью, искрящейся радостью, обещало таинственную сладость. Внезапно Бернат поднялся. Он запел. Это была нездешняя песня. Никто не знал ее. Простая пастушеская песня из Разес, которую пел Бернат Видаль или Бернат Белибаст, потерявший дом и семью, который искал свой путь во враждебном мире, который хотел сберечь свое достоинство и охранить свою любовь. Гильельму пробрала дрожь. Голос Берната был красивым, звучным, словно живая вибрирующая тетива. Словно голос того сарацина, подумала она, неосознанно касаясь подаренного Пейре украшения под рубахой. Потом она увидела, как в отсветах пылающего костра заблестели глаза девушек, глядящих на Берната. А он, запрокинув голову, смотрел на далекие звезды.

Под конец песни он остановился, словно для короткой паузы, и бросил вдаль, в темное небо, к невидимым горам, широким плато, мирным пастбищам, утраченным для него, свой пастушеский крик — и тот разорвал ночную тьму подобно вспышке молнии. Крик Берната поднялся ввысь, словно вопль хищной птицы, которая взмывает ввысь и ранит, потом внезапно оборвался, только дрожали в воздухе отголоски его звучного эха. Гильельму опять пробрала дрожь.

И едва вновь воцарилось дрожащее молчание, к изумлению этих людей с низины, из овина, за их плечами, раздался ответный крик, такой же звучный и резкий. Крик пастуха Гийома Белибаста.

Когда они вернулись домой, в Рабастен, уже наступил вечер. Положили на стол свои слегка пополневшие кошели, двух куропаток, пойманных Бернатом на виноградниках, повесили котомки на стенные крюки и расселись вокруг холодного очага. Но еще не пришло время укладываться спать. Бернат принялся высекать искру, Гийом нарезал маленькие щепочки для растопки, а Гильельма взяла кувшин и отправилась набрать воды из источника.

Но как только она вышла за порог, то сразу же увидела, как в последних лучах заходящего солнца из–за угла появилась хорошо знакомая ей фигура. Невысокий человек, капюшон которого плохо скрывал его подвижные черты, живые глаза, треугольную бородку: Гийом Фалькет! Друг добрых людей сразу же понял по приветливому и радостному выражению лица молодой женщины, что всё хорошо, что никакой опасности нет, и пошел вслед за нею в дом.

— Малышка Гильельма из Монтайю! — воскликнул гость с дружеской улыбкой. — Наконец–то ты пришла куда следует, для блага своей души и радости сердца…

Гийом Фалькет сказал, что он привел доброго человека Фелипа и Мартина Франсе, что те сейчас прячутся где–то на окраинах города. Как только достаточно стемнело, он пошел с Бернатом их искать.

Потом, в большой зале, за закрытыми дверями, все обменялись дружескими объятиями и ритуальными приветствиями. Гийом Белибаст долго стоял на коленях, склонив голову до земли перед добрым человеком. Закончив уделять благословения, Фелип с улыбкой повернулся к Гилельме и принялся расспрашивать, что слышно о ее добром брате, Пейре Маури. Потом к ней подошел Мартин Франсе и безо всяких церемоний, но зато с искренней радостью обнял молодую женщину. Он был совсем лыс, а его круглое лицо, казалось, лучилось весельем. Однако, присмотревшись, можно было заметить, что этот пожилой человек выглядит усталым, измученным и что он охвачен какой–то невыразимой печалью.

— Я счастлив приветствовать твою жену, — сказал он Бернату. — И хорошо, что ты теперь не один. Женщины, добрые верующие, могут очень во многом помочь, многое сделать для Церкви. Это они спасутся в первую очередь. Никогда, несмотря на все наши усилия и нашу преданность, нашему бедному мужскому роду не удастся превзойти их ни в силе, ни в мужестве, ни в великодушии…

Гильельма слегка растерялась. Она еще ничего такого не сделала для Церкви, которой желала служить. Каким образом этот незнакомый человек распознал и высказал обет, который она дала себе втайне, дорогой для нее обет, хранимый в глубине души? Но, наверное, он имел в виду не ее. Поскольку Бернат тоже был несколько удивлен такими словами, Мартин Франсе добавил, взяв его за руку: