— Монтолива, моя супруга, скончалась в этом году. Вы, наверное, об этом не знали? Она была очень больна и измучена всеми испытаниями, выпавшими на нашу долю. Когда мы бежали из Лиму, она непрерывно кашляла. Так кашляла, что даже дышать не могла. Она достигла хорошего конца, получила его из рук доброго христианина Пейре из Акса, который оставался с ней до самой ее смерти. Потом мы похоронили тело Монтоливы в Борне, в саду братьев Фауре, которых еще называют «Испанцами»… Несчастные, их всех арестовали во время недавних облав.
Бернат и Гийом опустили головы. Гильельма, не говоря ни слова, сжала руки старика в своих. Она, дама Монтолива, умерла, служа Церкви, гонимой, но прощающей, подобно работнику на жатве. Какая судьба ждет Гильельму и тех, кого она любит?
— Я хорошо знал твоего брата, Пейре Маури, еще когда тот жил в Арке, — продолжал Мартин Франсе и снова улыбнулся. — Он много раз приходил из Арка или Разес в наш дом в Лиму, сопровождая Мессера Пейре Отье вместе с твоим счастливым мужем Бернатом… А ты похожа на него, на своего брата. Только почему ты не светлоглазая и не рыжеватая, как он?
— Это потому что я вся пошла в мать! — весело воскликнула Гильельма. — Пейре, вот он настоящий Маури, совсем как отец. Наша сестра Раймонда тоже светлая, как и он, а наш брат Гийом смуглый, как я и мать…
Добрый человек Фелип де Кустаусса осторожно вмешался в разговор:
— Можем ли мы найти место, чтобы немного поговорить? — спросил он, не допускающим возражений тоном.
Гильельма стала ломать себе голову, что же ей приготовить на пятеро мужчин, один из которых добрый христианин, соблюдающий посты, а другой — послушник, начавший воздержание. И пока она все это подсчитывала, ощипывая двух несчастных куропаток и думая о пустых закромах, перед очагом снова появился Мартин Франсе с большой котомкой.
— Не беспокойся, малышка. Мы принесли с собой продуктов на несколько дней!
— А я тут ума не приложу, что и готовить! — рассмеялась Гильельма. — У нас здесь еды разве что на троих хватит. Но ничего, настанет время, и этот дом будет организован, как надо…
Позже, когда все собрались за столом и разделили между собой хлеб, благословленный добрым человеком, речь пошла об Инквизиции, о суровых временах, о том, что следует хранить надежду на справедливость Божью, о связях любви и солидарности, которые вновь восстанавливаются после ударов, нанесенных Инквизицией несколько месяцев назад. Смакуя детали, они радостно и насмешливо обсуждали побег Пейре Бернье, который расстроил планы своих охранников и обманул их тупую бдительность. Теперь он вместе со своей женой Серданой прячется в Верфей и поддерживает связь с добрыми христианами Пейре и Жаумом из Акса, а также с Пейре Сансом, монашеское имя которого теперь Пейре де Ла Гарде. Несколько слов было сказано также о юном Рамонете Фабре, которого теперь называют Раймондом де Кустаусса, и который, едва его крестили, уже отправился в миссию в Сабартес вместе с Гийомом Отье и Андрю де Праде.
Гильельма встретилась взглядом с Бернатом, и этот взгляд на короткий миг загорелся и обжег ее, словно огнем. Она вздохнула и повернулась к своему деверю, Гийому Белибасту, который слушал и кивал головой, когда говорил Фелип де Кустаусса, ловя каждое его слово, словно боясь упустить что–нибудь. Что за добрый человек получится из него, думала она, из этого Гийома, с его то жестокой, то обворожительной улыбкой, с его голосом, то резким, то ласковым, с его глухим упрямством, словно у молодого бычка? Неужели и вправду настанет день, когда из этих рук будет исходить власть, которую Христос передал Своей Церкви, власть отпускать грехи и спасать души?
Стоя у стола и держа обеими руками единственный котелок, Гильельма слушала, как Гийом Фалькет и добрый человек говорят об Инквизиции.
— Например, здесь, в Рабастен, в приходе Альби, у нас есть очень хорошее место, в котором можно быть уверенным, — говорил Фелип. — В отличие от Тулузы и Каркассона, мы здесь в относительной безопасности от Инквизиции, нас здесь не разыскивают, и отсюда мы можем ходить и в Тулузэ, и в Лаурагэ, и в Кверси. Здесь наших верующих особенно много, и они ожидают слова Господня, готовые уделить нам убежище у себя в доме. — Фелип приподнялся со своей лавки, опершись рукой о стол. Казалось, он собирается начать проповедь, или, по крайней мере, хочет привлечь особое внимание к тому, что говорит. Он внимательно осмотрел всех присутствующих, подолгу задерживаясь взглядом на каждом, а потом обратил особо пристальный, пронзительный взгляд на Гильельму. — Потому вы, — продолжил он, — наши добрые верующие и наши друзья, должны делать для Церкви всё, что в ваших силах. Вы — ее надежда и опора. Вы должны помогать ей привлекать новых верующих. Пусть каждый видит в вас людей честных, говорящих прямо и искренне, всегда делающих добро и отвергающих зло. Остерегайтесь слов, которые оскорбляют других людей, остерегайтесь действий, которые вызывают враждебность или скандал. Будьте сдержанными и всегда готовыми придти на помощь другим. Будьте такими, которых любят, и общества которых ищут. Ведь по вашему примеру будут судить о Церкви Божьей те заблудшие овцы, которые ищут спасения, но не знают дороги. Вы должны сделать так, чтобы Церковь Божья была уважаема и любима…
Когда настал час отхода ко сну, добрый человек поднялся на солье, в комнату Гийома Белибаста. Он должен был использовать эти ночные часы для того, чтобы продолжить обучение своего ученика, напутствовать его, рассказать о его обязанностях, и повторить с ним его набожные обеты. Перед этим он послал Берната проводить Гийома Фалькета и престарелого Мартина Франсе в дом одной супружеской пары добрых верующих из Рабастен, у которых они должны были провести ночь.
— Ты помнишь, где живет Думенк Дюран, кожевник, и его жена Кастелляна? Мы были у них вместе в прошлом месяце, перед этой ярмаркой в Ларок д’Ольме, где мы встретились с Пейре Маури. Это Думенк нашел и нанял для нас этот дом. Но вначале подойди к двери один. Тебя ведь здесь еще не знают, мой дорогой Бернат Видаль! А вот наших друзей, Гийома и Мартина, которых так рьяно разыскивают, узнают сразу же. Итак, подойдя к дому, постучи трижды. Ты должен услышать такой же ответный стук — три раза. Если так будет, значит, все хорошо, остальным нечего бояться, и они могут войти.
Гильельма прибралась в фоганье, погасила огонь и поднялась в свою комнату. Впервые она осталась здесь одна, впервые с того времени, как поселилась с Бернатом в Рабастен. Улегшись на это одинокое ложе, она предалась размышлениям. За перегородкой были слышны тихие голоса, какие–то неразборчивые слова, произносимые напевным тоном. Гильельма задула свечу. Из приоткрытого окна на нее падал лунный свет. Она закрыла глаза. Гийом учил наизусть Евангелие. Это голос добра приглушенно звучал во тьме, в ночном умиротворении. Разве ей есть еще чего страшиться? Постепенно она впадала в дремоту. После полуночи, в соседней комнате, когда утихла последняя молитва, тоже воцарилось молчание.
Скрип ступенек неожиданно вырвал молодую женщину из сна. Отвращение и страх стиснули ей грудь. В глухом ночном молчании дверь комнаты тихонько приоткрылась. Гильельма подавила рвущийся наружу стон.
— Гильельма? — прошелестел в ночи тихий шепот. — Ты еще не спишь?
Она села на ложе, вся белая во мраке ночи, пытаясь утихомирить биение своего сердца. Но вот она уже чувствует прикосновение рук к своим плечам, вот они под ее рубахой, играют со шнурком, на котором висит сарацинское украшение, ласкают ее. Прилив отвращения, затопивший ее, отхлынул. Она узнала эти руки, влекущие ее к себе с желанием, нежностью и упрямством, эту колючую бороду на своей шее.
— Бернат, Бернат, Бернат! — повторяла она, заливаясь слезами.
— Гильельма, тебе плохо?
Молодая женщина прижалась лицом к его теплому плечу. Бернат не слышал всего, что она шептала, он разобрал только два слова, но и этого ему было достаточно. Бондарь, кошмар. Он вздохнул, охватил Гильельму обеими руками, обнял ее. Она искала у него убежища.
