На следующий день трое юношей сделали вид, что уходят в компании «бродячего торговца» Пейре Бернье, и шли с ним аж за Комюс, до спуска в ущелье Лафру. Потом, препоручив послушника Раймонда Фабре его судьбе и доброму проводнику, Пейре и Бернат повернули обратно. Вскоре, оба юноши обернулись и закричали во всю силу легких, во всё горло, тем особым пастушеским криком, который прокатился по всей долине до края плато, посылая последний привет и удаляющимся путешественникам, и Монтайю. Пройдя еще немного, возле Белькер, они свернули к Ниорт де Саулт, чтобы сократить дорогу и подняться на пастбища верхнего Фенуиллидес, где были собраны почти все овцы из Разес: из Кубьер и из Арка, стада, которые отец Белибаст соединил с отарой Раймонда Пейре. К счастью, Гийом Белибаст, старший брат Берната, лучший пастух в семье, был там. Его временно оставили одного наблюдать за хозяйством.

Пока они шли ущельем Лафру, молодой человек говорил без устали. Он делился своими надеждами с преданным верующим. Сердце послушника было взволновано и обуреваемо ожиданием предстоящего ему обучения у добрых людей. Он был простым юношей, и всё ему казалось ясным и открытым.

— Я немного знаю латынь, — говорил он. — Этого достаточно, чтобы читать Евангелия, которые я скоро выучу напамять!

Пейре Бернье сделал Фабре знак, чтобы тот помолчал. К небу взлетел пастушеский крик, отдался эхом еще и еще раз, скатываясь вниз по ущелью.

— Послушай, — сказал он, — друзья нас приветствуют!

Но когда умолкли последние, поглощенные равнодушными скалами, звуки, Раймонд Фабре продолжил свой монолог. Он говорил о своём друге из Кустауссы, Фелипе де Талайраке, которого добрые люди послали в самую Ломбардию, чтобы он там выучился и крестился.

— Он намного учёнее, чем я! Вы знаете, добрые люди думают, что он станет опорой их Церкви. Если Бог так захочет, он сам меня будет обучать вместе с Мессером Пейре Отье. А потом, если Бог так захочет, мы будем и проповедовать вместе, как апостолы, в мире, который лежит во зле… — И поскольку Пейре Бернье не выказал никакой заинтересованности последней фразой юноши, продолжая идти молча с котомкой за спиной, тот заметил — Это ведь цитата! Так сказано в Писании: «Апостолы проповедовали в мире, который во зле лежит». Из Деяний Апостолов — я точно знаю…

В Монтайю обе дочери Маури помогали отцу и матери собирать последнюю солому, оставшуюся после жатвы прошлых недель, уже сложенную в небольшие стога на маленьких полях на склоне горы, в нижней части покоса, под пастбищами, где мальчики всей деревни сообща охраняли скот, принадлежащий всем семьям. Гильельма любила эту тяжелую работу, любила стоять в золотистом свете и вдыхать запах близких гор. Знойная дымка скрывала вершины Андорры. Когда она первый раз, согнутая под тяжестью корзины с охапками соломы за спиной, спускалась в деревню вместе с Раймондой, у нее немного заныло плечо, и девушка остановилась передохнуть посреди дороги, глядя на очертания замка внизу.

— Послушай–ка! — воскликнула она. Издалека донёсся крик. В нём были насмешка и триумф, призыв и приветствие, радость и одиночество. Это был крик двух пастухов, уходящих в сторону Фенуиллидес. Крик Пейре Маури и Берната Белибаста.

— Кстати, Пейре говорил тебе? — спросила, слегка отдышавшись, Раймонда. Она вся раскраснелась, и глаза ее блестели. — Говорил тебе, как там его обручение с Бернардой д’Эсквинат? Что у них там?

Гильельма почувствовала досаду. Ей не нравились сестрины сплетни о чужих любовных делах. Нет, Пейре ничего ей не говорил. К тому же, она ни о чем таком его и не спрашивала. На самом деле, в этот момент она думала не о Пейре. Этот взгляд черных глаз, которые, не мигая, смотрели на нее… с таким неописуемым выражением радости, силы и нежности… Она уверена, что для нее предназначался этот крик прощания, это обещание Берната Белибаста вернуться.

Отовсюду приходили новости: возникали, приплывали, прокрадывались… Горы не были им помехой. Они везде прокладывали себе дорогу. Священники проповедовали их с кафедр, а бальи и кастеляны оглашали на деревенских площадях перед народом. Быстрые ноги разносили их. Открыто или тайно, громко и шепотом, из уст в уста, новости достигали горных деревень, хотя и с опозданием.

Именно в начале 1305 года всё стало изменяться к худшему.

В трактирах, в комнатах на солье, на перекрёстках, на пастбищах, в тени садовых изгородей, на дорогах, разговоры становились всё более и более мрачными. На плато, как всегда, обсуждали события в долине, в Каркассоне и Лиму. Говорили о восстании жителей и консулов этих городов против Инквизиции, о пламенных речах францисканца Бернарда Делисье, который открыто проповедовал о злодеяниях доминиканцев. В то же время говорили о хлипких надеждах каркассонских повстанцев: что король защитит свой добрый народ от злобы Братьев–проповедников и Папы. Но потом «безумие каркассонцев» было потоплено в крови по воле самого короля Франции, Филиппа. Горожан повесили. Взбунтовавшийся францисканец был заключен в далёкий монастырь.

Дама Беатрис де Планисоль приносила кое–какие слухи в дом своей кумы Азалаис Маури, чтобы вдоволь с ней посплетничать. После смерти своего мужа, графского кастеляна Беренгера де Рокфора, которого заменили новым офицером, она покинула замок в Монтайю, и жила в красивом, удобном доме в Праде, принадлежавшем ее семье, вместе со своей дочерью и компаньонкой. Многие знали, что молодую вдову частенько навещает красивый священник Пейре Клерг. Говорили еще, что Гразида Лизье также была любовницей священника до замужества, да и теперь остается ею при своем старом муже, несмотря на злословие по этому поводу, и чуть ли не с мужниного согласия.

В этот вечер, весной 1305 года, дама верхом на муле, вместе с компаньонкой, приехала навестить своего крестника, маленького Арнота.

Самая младшая дочь в семье, Гильельма, смуглая, подвижная, но со слегка мрачным настроением, появлявшимся у нее всякий раз, когда она видела прекрасную даму, привязала обоих мулов к торчащим из стены просверленным насквозь камням, и нечаянно задела плечом молчаливую компаньонку Беатрис. Гильельма улыбнулась, вдохнула воздух полной грудью и трижды чихнула. Ветер доносил издалека аромат молодой травы и первых цветов. Она ощущала тысячи запахов, смешивавшихся с тяжелым духом животных, запахов далеких и близких. Аромат жизни и силы, как всегда весной. Ее только раздражали приторные духи дамы. Гильельма подняла голову, чтобы взглянуть на закрывающие горизонт четыре пика в золотистой дымке. Она слушала, как дама Беатрис говорит о важных делах: одетая в теплое красное шерстяное платье, с красивым чепцом и белой вуалью на голове, еще более оттеняющими прелесть ее лица, Беатрис сидела рядом с Азалаис, повернувшись к Раймонду, который на минуту прекратил ритмичные движения на ткацком станке и спустился вниз, чтобы приветствовать даму. Сидя на руках своей крестной матери, малыш Арнот, светловолосый, как и его отец, и очень маленький как всякий поздний ребенок, сучил ножками и, улыбаясь, сосал засахаренный хлеб, который дала ему крестная. Слегка приглушенным голосом Раймонд Маури спросил о новостях…

— Я недавно гостила у своей сестры Генсер и ее мужа, шевалье де Боста, в Лиму, — ответила дама. — Мы все пошли послушать Брата–минорита в церкви Богоматери Марсельской. О, я очень внимательно слушала! Dies irae: день гнева. День гнева уготован для врагов Божьих. А кто такие эти враги Божьи?