— Что вы скажете, если для начала я предложу вам лососину, мадам? — спросил метрдотель.
Она почувствовала себя красивой и утонченной светской дамой, и не сводя глаз со своего отражения, грациозно обернулась к Патрису, которому она была обязана этим счастьем. Выбор блюд не имел никакого значения. Они решили взять наугад разные закуски и морские гребешки. Они обедали, глядя друг другу в глаза, с таким аппетитом, при котором качество пищи не играло роли. Услужливые официанты порхали вокруг столика. Элизабет вспомнила ресторан, мать, сидящую перед раздаточным окошечком, Леонтину, Берту с белыми фартуками и накрахмаленными воротниками… Мужчины все-таки лучше обслуживали! Краснощекий официант с золотым галуном на лацканах пиджака разливал вино. Элизабет поднесла бокал к губам. Белое сухое вино ударило в голову. Патрис с отсутствующим видом говорил что-то о музыке. Огромный гипсовый цветок на стене бросал тень на его сократовский лоб. Вдруг выражение его лица изменилось и он с жаром сказал:
— Я люблю тебя!
— Дорогой мой! — ответила ему Элизабет взволнованным голосом, вытерев рот салфеткой. — Я тоже люблю тебя!
Их руки соединились на скатерти. Принесенный официантом десерт разъединил их. Глядя друг на друга с любовью, они принялись за охлажденные фрукты.
— Я никогда не забуду этот вечер! — сказала Элизабет.
— Тебе хотелось бы жить в Париже? — спросил Патрис.
— Нет, я предпочитаю жить за городом. В Париже слишком шумно, суетливо. Но приезжать сюда иногда — это здорово! Мы ведь приедем еще сюда, правда?
— Обещаю тебе.
Он заказал два кофе, рюмку коньяка и даже закурил сигарету, что случалось с ним крайне редко. На эстраде, расположенной в глубине зала, играл женский оркестр. Все музыкантши были одеты в зеленые платья с диадемами на головах. На транспаранте было написано название оркестра: «Ундины». Две девицы с розовыми щечками дули в кларнеты. Скрипачка вдохновенно взмахивала смычком. Из-под пальцев арфистки каскадом падали музыкальные брызги. Солидная дама с лицом кассирши восседала за ударными инструментами.
— Господи! Как же они плохо играют! — проворчал Патрис.
Элизабет нашла, что он слишком придирчив. Но вскоре он сам поддался очарованию мелодии, исполняемой под звон бокалов и громкие разговоры. Он покачивал в такт головой. Элизабет молча смотрела на него и мечтала о любовных утехах. Сегодня вечером в спальне… Она видела своего мужа преобразившимся, не робким, как обычно, а решительным, умелым, одновременно терпеливым и настойчивым в борьбе за удовольствие… Она прошептала взволнованным голосом:
— Дай затянуться один разок твоей сигареткой!
Она никогда не курила. Элизабет ощутила во рту горький вкус табачного дыма. В глазах защипало и выступили слезы. Ей захотелось домой. Патрис попросил счет и щедро расплатился, сделав это настолько непринужденно и элегантно, как будто для него это было привычным делом.
В поезде, увозившем их в Сен-Жермен, Элизабет сняла шляпку, жавшую ей в висках.
— Уф! Как хорошо! — воскликнула она, взъерошив волосы обеими руками.
Разомлевшая, она положила голову на плечо мужа. Ему захотелось поцеловать ее. Элизабет засопротивлялась, указав на пожилого господина, дремавшего напротив них. Но Патрис настойчиво поцеловал жену в губы.
— Ты знаешь о чем я думаю? — спросила она вдруг.
— Догадываюсь, — ответил он, озорно подмигнув.
— Я серьезно говорю! Странно, что тебе не хочется чаще ездить в Париж.
— Для чего?
— Ну хотя бы для того, чтобы сходить на концерт, встретиться с друзьями, тоже музыкантами, чтобы быть в курсе того, что происходит в музыкальном мире…
— Но я и так в курсе, — ответил Патрис.
— Вдали от настоящей жизни, читая газеты… Разве этого достаточно?
— Ты права, — ответил он. — Я немного в стороне от событий. Я работаю в одиночку. Это всегда опасно вначале. Но что ты хочешь? Когда живешь в Сен-Жермене, любая поездка оказывается проблемой! Во-первых, надо садиться в поезд…
— Какой же ты лентяй! — воскликнула она со смехом.
— Все интеллигенты ленивы, — возразил он с комичным высокомерием.
— Так вот, я дам тебе способ превратить поездки в Париж в увеселительные прогулки!
— Какой?
— Ты опять сядешь за руль.
Он прямо-таки подскочил:
— Ты шутишь, Элизабет! Я тебе уже говорил, что терпеть этого не могу!
— Это потому, что ты водил машину всего несколько дней, а когда привыкнешь…
— Привычка ничего не изменит! У человека или бывают к этому способности или нет.
— Ты же сдал экзамены на права?
— По знакомству. Мама была в хороших отношениях с женой экзаменатора. Нет-нет, не настаивай. Я себя знаю. Мне не хочется попасть в катастрофу.
— Но ведь это просто глупо: иметь машину в гараже и не пользоваться ею!
— Но это никогда мне не мешало быть счастливым.
— Ладно! — ответила она твердо. — Если ты не хочешь водить машину, водить ее буду я.
— Вот так, просто? Прямо завтра?
— Нет. Я буду брать уроки вождения.
Он поцеловал ее и сказал:
— А тебе не хочется стать машинистом поезда на линии Сен-Жермен — Париж?
Задетая за живое и раздосадованная, Элизабет нервно рассмеялась:
— Ты мне не веришь? Вот увидишь, Патрис. Увидишь, на что я способна!
— Я уже знаю, — сказал он, почти опрокинув ее на сиденье. Пожилой господин проснулся, зевнул и поправил галстук. Элизабет и Патрис выпрямились. Они тихо сидели рядышком, но руки их были соединены, а в глазах все еще играли лукавые искорки.
За стеклом мелькал деревенский пейзаж: темное небо, серые дороги, домики с темными окнами, в которых жили люди, рано ложившиеся спать. С каждым ударом колес Париж становился все дальше с его толпами людей и огнями. Убаюканная покачиванием вагона, Элизабет могла представить себе, что уезжала с Патрисом в Марсель, Бордо или Межев… Ей стало немного грустно, она вновь увидела горы, гостиницу у дороги на Глез, колокольню, каток, ферму в снегу… Раздался гудок паровоза. За окном замелькали огни. Их попутчик снял свой чемодан с верхней полки и недоверчиво взвесил его в руке. Внутри что-то звякнуло. Элизабет надела шляпку.
Возвратившись домой, они увидели Мази, мадам Монастье и Фрикетту, ожидавших их в салоне при свете лампы.
Патрис с жаром взялся за работу. Ему хотелось добиться совершенства, поэтому несмотря ни на какие уговоры близких, он не хотел им показывать ни одного отрывка из своей партитуры, пока не убедится в том, что его не нужно будет переделывать. Каждый день он закрывался в салоне и вновь принимался за то, что сочинил накануне. Все говорили тихими голосами, чтобы не помешать ему.
Однажды утром, вернувшись после прогулки с Фрикеттой, Элизабет увидела Мази, которая сидела к ней спиной, напряженно вытянув шею. Она подошла к старой даме и увидела блаженное выражение ее лица.
— Он сыграл подряд два отрывка, — сказала она. Потом, посмотрев на Элизабет повнимательней, воскликнула:
— Что это с нами?
В левой руке под мышкой Элизабет держала большой пакет, завернутый в газету, а в правой — маленькую деревянную клетку, в которой прыгала серенькая птичка с красным клювом:
— Это бенгальская птичка из породы ткачиковых! Правда, красивая?
Мази поднесла лорнет к глазам, вгляделась и воскликнула:
— Просто очаровательная! Где вы ее купили?
— Я не купила ее, — сказала Элизабет. — На рынке стоял человек, дающий в качестве сувенира бенгальскую птичку всякому, кто покупал у него два килограмма мастики для пола.
— Значит, вы купили два килограмма мастики для пола?
— Да. Вот она, — сказала Элизабет, с трудом удерживая выскальзывающий пакет.
В этот момент подошла мадам Монастье. Она тоже пришла в восторг от птички. Женщины решили, что птичке будет тесно в такой маленькой клетке. Поэтому до покупки клетки большего размера Элизабет предложила поместить ее в корзину для салата. У молодой Евлалии как раз была одна, которой она не пользовалась. Достаточно было прикрыть картонкой верх, чтобы сделать из нее временное жилище. Испугавшись огромных лиц, склонившихся над ней, птичка дала взять себя в руки и перенести из одной тюрьмы в другую, не оказав ни малейшего сопротивления. Мази сказала: «Добро пожаловать!», но птичка нахохлилась и ничего не ответила.
