Он заставил себя улыбнуться:

— Ну конечно же, я помню!

— А ты сравниваешь?

— Ты дурочка!

— Я не спрашиваю тебя, что ты предпочитаешь. Все равно соврешь. Отвернись, я встаю…

Кристиан подошел к окну. Увидел снежный склон и огромное голубое небо. Он потянулся. Мысли его вернулись к Элизабет. Чувствуя, что она ускользает от него, она показалась ему вдвое желаннее. Она была редкой вещью, которую рано или поздно какой-нибудь идиот уведет у него. Он не любил расставаться с предметами или существами, которых он выбирал сам, по своему вкусу, чтобы украсить ими свою жизнь. Но как убедить эту взбунтовавшуюся девчонку вернуться к нему?

— Я вижу, ты огорчен! — сказала Франсуаза, положив ему руку на плечо.

Она оделась. Солнечный луч скользнул по ее светлым волосам. Только что подкрашенные губы сладко пахли. Кристиан понюхал ее, поцеловал в висок и проговорил:

— Эта история смешна! Забудем о ней!

— Наоборот, поговорим о ней! Ты напрасно беспокоишься, Крис! Ты найдешь ее, эту дикарку. Но даже если ты ее и не найдешь, велика ли беда? Есть другие. Через две недели мы поедем в Канны. Клянусь, что там ты найдешь себе развлечение!

Если надо, я буду твоей нянькой!

— Ты мне больше нравишься в другой роли, — сказал Кристиан, поцеловав кончики ее пальцев.

— Смотрите-ка! А если я больше не захочу? Если я тоже оскорбилась оттого, что ты меня обманываешь? А если бы я дала тебе пощечину?

Она подняла руку, как бы желая ударить его, но вместо этого нежно погладила Кристиана по щеке. Он позволил это сделать, стоя перед ней с озабоченным видом и глядя в пол.

— Ты позавтракаешь со мной, лапочка? — спросила она.

— Нет. Спасибо, — ответил он.

— Тогда приходи обедать.

— Возможно, приду.

— Мы будем одни. До вечера! И еще раз говорю тебе браво за твою комнату. Эта атмосфера савойской фермы так приятна. Вчера Сюзи и Жан-Марк просто обалдели от нее!

Когда она ушла, Кристиан побрился, умылся, тщательно оделся и вышел на порог. Лыжи Элизабет стояли перед домом, воткнутые в снег.

Переходя от стола к столу, Элизабет машинально вставляла в вазочки три гвоздики и две веточки аспарагуса. Вернувшись с фермы, она терпеливо выслушала упреки матери за то, что пошла на Рошебрюн, а не на рынок за цветами, как каждую субботу. В ее отсутствие за цветами сбегал Антуан и, конечно же, купил цветов второго сорта! Элизабет смотрела на розовые помятые лепестки гвоздик и подумала, что они похожи на старых кокеток. Ведь находились же люди, которым нравились полуувядшие цветы и зрелые женщины легкого поведения! Она с такой силой поставила пазу на стол, что капли воды брызнули из нее на скатерть. У нее дрожали руки. Гнев сдавливал грудь. Элизабет подошла к столику у большого окна, на который надо было поставить вазу. Делая букет, она невольно посмотрела в окно и силы покинули ее: к гостинице шел Кристиан. На нем был черный лыжный костюм и красный шейный платок. На плече он нес две пары лыж: свои и Элизабет. Не думая о последствиях своего поведения, она выбежала из столовой, пробежала через холл, толкнула клиента и, едва извинившись перед ним, выскочила на крыльцо в тот самый момент, когда Кристиан ставил ногу на первую ступеньку.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Я принес твои лыжи, — сказал он спокойно. — Видишь, я поставил их около стены.

— Немедленно уходите!

— Только после того, как позавтракаю, Элизабет!

Он медленно поднялся к ней. Она посмотрела ему прямо в лицо и прошептала:

— Бесполезно настаивать. Вы все равно сюда не войдете!

Он остановился, опустив руки, с насмешливой улыбкой на губах:

— Ты не позволишь мне?

— Нет.

— Перед всеми?

— Перед всеми, клянусь вам! Даже перед родителями. Если надо будет, я закричу. Мне уже все равно. Уходите!

Кристиан покачал головой. Глаза его погрустнели.

Он вздохнул:

— Ну что ж, Элизабет. Я не буду врываться в твою дверь. Только ты пожалеешь о своем отказе. Ты пожалеешь, потому что все еще любишь меня, не подозревая об этом. Ты думаешь, что презираешь меня, а сама любишь. Ты будешь любить меня всю жизнь…

Пятясь назад, он спустился сначала на одну, потом на другую ступеньку, не сводя с нее глаз, словно желая загипнотизировать ее, затем повернулся к ней спиной и решительным шагом направился к дороге. Элизабет простояла на крыльце несколько секунд, абсолютно ничего не чувствуя. Ее победа удивила ее. Красный платок удалялся. Она прижала руки к груди. Ей не хватало воздуха. Слезы душили ее. Чтобы успокоиться, она обошла вокруг гостиницы, глубоко вдыхая воздух при каждом шаге. Когда она вошла в холл, ее мать разговаривала с клиенткой. Увидев дочь, Амелия остановила ее:

— Элизабет! Я как раз тебя искала! Объясни, пожалуйста, этим господам по какой дорожке им надо спуститься, чтобы попасть с горы Арбуа на Сен-Жерве.

Элизабет пустилась в объяснения, но ей казалось, что ее голос раздавался откуда-то издалека, как эхо. Сцена с Кристианом на крыльце не привлекла ничьего внимания. Амелия, видимо, была занята в буфетной, в то время как ее дочь переживала один из самых тяжелых моментов в своей жизни. Пьер спустился в подвал за яйцами. Пансионеры с нетерпением ждали, когда наступит час завтрака. При всеобщем безразличии Элизабет дала выход своему отчаянию. Леонтина пришла за Амелией, которую ждал шеф-повар. Подошла маленькая группа спортсменов. Все они были слишком возбуждены, громко говорили и смеялись. У всех покраснели носы от весеннего солнца. Мадам Монастье вернулась с прогулки с порозовевшим лицом, держа куртку в руке. Она подошла к девушке:

— Какая жара! Если такая погода постоит еще несколько дней, то снег должен скоро растаять!

— Что вы, мадам, — ответила Элизабет нехотя. — Снег еще обязательно выпадет, и можно будет кататься до конца месяца.

— Я этого вам от души желаю! Ваша мама сказала мне, что вы просто мастер по лыжам!

Элизабет заставила себя улыбнуться. Этот разговор раздражал ее, но ей пришлось из вежливости поддерживать его.

— О! Если послушать маму, то я всех обгоняю на лыжной трассе! Хотя она вряд ли видела в этом году хоть один спуск.

— Но она так занята, — ответила мадам Монастье, усаживаясь в кресло. — Ей приходится так много работать. Надеюсь, что по окончании сезона она отдохнет. Вы знаете, я нахожу Амелию такой очаровательной! Мы с ней очень подружились!

Мадам Монастье понесло. Было невозможно ее остановить и отойти от нее.

— Я сказала вашей маме, что мне очень хотелось бы принять вас у себя, в Сен-Жермене, когда вы приедете в Париж, — продолжала она.

— С удовольствием, мадам.

— Вы знаете Сен-Жермен?

— Нет.

— О! Это прелестный старинный уголок, прилегающий к сказочному лесу.

Элизабет почувствовала досадную слабость. Эта женщина разговаривала с ней заботливо и ласково, как с невинной девушкой! Значит, были еще на этой земле такие деликатные и симпатичные люди? Хлопнула дверь. Уж не Кристиан ли решил вернуться? Нет. Слава Богу! Вошла клиентка с вспотевшим лицом, блестящими глазами и с комочками грязного снега на ботинках.

— Интересно, что сейчас делает Патрис? — сказала мадам Монастье. — Вот уже несколько дней он по утрам долго валяется в постели!

Элизабет с трудом расслышала ее, тихо предположила:

— Может, он работает?

— Сомневаюсь. В эти дни он был перевозбужден из-за своего сочинения. Потом ни с того ни с сего взял да отказался от него. Мне бы хотелось, чтобы он был более последовательным, более смелым и уверенным в себе.

— Да-да, — рассеянно пробормотала Элизабет.

Ей не хотелось больше ни о чем вспоминать. Но помимо своей воли в мыслях она то и дело возвращалась к ласкам Кристиана. Потом с ужасом она стала воображать себе, как он целует Франсуазу, раздевает ее, кладет голую в их постель…

— Я рада, что вы разделяете мое мнение, — сказала мадам Монастье. — Вам нравится как он играет?