— Вы хотите бросить игру на фортепьяно?
— Нет, конечно же, я не брошу, но и не буду больше играть для публики. Мой старый учитель Шульц, преподававший мне композицию и гармонию, тысячу раз повторял, что мое предназначение творить, сочинять, а не исполнять… После его смерти я пытался последовать его совету… но у меня очень плохо получается… Я поочередно подражаю то классикам, то современным композиторам. Я не создал пока ничего своего. Ой, да я наскучил вам наверное со своими проблемами!
— Вовсе нет! — воскликнула Элизабет. — Но мне не совсем понятны наши переживания, ведь у вас такой талант!
— Талант? У меня?
— Конечно! Я слышала вашу музыку. Однажды вы сыграли нам одно свое произведение. Это была очень красивая музыка.
— Это была просто вариация на тему Листа. Нет, Элизабет — вы позволите называть вас Элизабет? — может быть, однажды я напишу что-нибудь великое, новое, ни на что не похожее…
— И тогда вы будете в себе так же не уверены, как и сейчас!
— Почему?
— Потому что вы будете задаваться вопросом, не могли бы вы создать что-нибудь еще более совершенное, если бы у вас было больше времени, если бы вы еще больше работали, если бы вам больше повезло…
— Вы правы, — тихо ответил он, улыбнувшись. — Музыканты и художники невозможные люди.
— Я не это хотела сказать!
Патрис пристально смотрел на нее своими красивыми темными глазами, полными беспокойной нежности. Элизабет была польщена его вниманием, но запретила себе подбадривать его хоть каким-нибудь кокетливым жестом. Их отношения должны строиться только на дружбе.
Постепенно зал заполнился. Оркестр заиграл танго. Синий прожектор осветил танцевальную площадку. Лица танцующих стали серебряными, а губы — словно из черного бархата. Элизабет отпила глоток чая и спросила:
— В Париже у вас есть возможность спокойно работать?
— Мы живем не в Париже, а в Сен-Жермен-ан-Лей, в старом доме, принадлежащем моей бабушке. Мои родители поселились там, когда я был совсем маленьким. Потом отец умер. Там я и вырос, среди двух женщин, которые обожают меня и ухаживают за мной.
— Вообще-то видно, что вы избалованный ребенок, — сказала Элизабет. — И я нахожу это прелестным!
Их колени случайно соприкоснулись под столом. Элизабет слегка отодвинулась от Патриса, продолжая спокойно смотреть ему в лицо: лукаво приподнятые уголки губ, высокий выпуклый лоб, маленький шрам над левой бровью, слегка оттопыренные уши и прекрасные беспокойные глаза. Его, без сомнения, что-то постоянно мучило, чего он не мог или не умел выразить.
— Элизабет, — сказал он вдруг глухим голосом. — Я так счастлив, что нахожусь с вами. В гостинице вы всегда в окружении людей…
«Этого только не хватало! — подумала она. — Сейчас он начнет объясняться, а я и не знаю, что ему ответить». Патрис тем временем взял ее за руку. Элизабет осторожно высвободила ее и мечтательно сказала:
— Послушайте! Они играют «Китайскую ночь». Когда мне было десять лет, мне очень нравилась эта мелодия. Теперь же она мне кажется такой старой, такой…
Она так и не договорила. Двое мужчин, вошедших в зал, обходили танцующих. Ими были Кристиан и его ученик. Они прошли мимо Элизабет. Кристиан, увидев ее, удивленно поднял брови, изобразил жалкое подобие улыбки и увел своего спутника в бар. Там они оба уселись на высокие табуреты. Девушка была просто вне себя от возмущения. «Что он здесь делает? Он, конечно, слишком занят, чтобы видеться со мной, однако находит время для какого-то мальчишки!» Ей потребовалось немалое усилие, чтобы взять себя в руки и сделать вид крайне заинтересованной разговором с Патрисом Монастье. Слушая его и отвечая ему иногда невпопад, она исподтишка следила за двумя мужчинами, сидевшими плечом к плечу. Ей страшно захотелось поймать выражение их глаз, услышать, о чем они говорят, прочитать их мысли. Кристиан встал с табурета и небрежной походкой пересек танцевальную площадку. Элизабет подумала, что он направляется в гардероб. Но он шел прямо к ней.
— Извините, мсье, — сказал он, нагнувшись к Патрису Монастье. Затем, повернувшись к девушке, добавил низким голосом: — Пойдем потанцуем, Элизабет?
Она вздрогнула и покраснела. Почему он говорит ей «ты» перед незнакомым человеком. Готовая разразиться гневом, она все-таки сдержалась и сказала с некоторым усилием, стараясь казаться спокойной:
— Подожди. Я должна представить тебя. Мсье Патрис Монастье! Мсье Кристиан Вальтер! Может быть посидишь с нами, Кристиан?
— Нет, — ответил он, холодно глядя ей в глаза и повторил:
— Потанцуем?
— Не стесняйтесь меня, Элизабет, прошу вас, — сказал Патрис Монастье.
Сначала она решила отказаться, но потом, подумав, встала. Ноги ее буквально подкашивались. Как только они вышли на площадку, Кристиан обнял ее и спросил?
— С кем это ты?
— С клиентом из гостиницы.
— Он ухаживает за тобой?
— По-моему, нет.
— Да брось ты! Он не сводит с тебя глаз, так и млеет, разговаривая с тобой.
— Ты смешон! Между нами абсолютно ничего нет.
— Надеюсь, — сказал Кристиан, усмехнувшись. — Впрочем, этот парень выглядит как живой труп.
Он прильнул щекой к щеке Элизабет и прижал ее к себе так грубо, что это разозлило ее — ведь Патрис Монастье мог их видеть! Слегка отстранившись, она спросила:
— А ты? Почему ты пришел сюда с этим мальчишкой?
— А это запрещено?
— Нет… но у тебя для меня нет и минуты, тогда как ты находишь время, чтобы пойти с ним в бар.
— Я давно обещал ему это, — сказал Кристиан. — Мне хочется, чтобы он немного проветрился, выпил и посмотрел на красивых девушек… Впрочем, его интересуют мальчики.
— Мальчики? — с изумлением повторила Элизабет.
— Да, этот милый маленький извращенец, который еще сам себя не знает. Думаю, что через год он поймет свое призвание.
— О! Но это же мерзко! — возмущенно проговорила Элизабет.
— Почему? Ты знаешь, что такое извращения?
— Думаю, что да, — ответила Элизабет. — Это чересчур нежные отношения между мужчинами.
— Примерно так. И что же мерзкого ты в этом видишь?
— Это… это противоестественно…
Музыка была медленной и сентиментальной. Кристиан развернул Элизабет, сжав ее ногу своими твердыми бедрами, заставил ее отступить на три шага и сказал:
— Ничто из того, что доставляет радость, не является противоестественным. Если мы обладаем телом, то это для того чтобы получить от него максимум удовольствия. Тем или другим способом, что это меняет?
Танцующие пары окружали их со всех сторон. Возмущенная Элизабет тихо сказала:
— Значит, ты одобряешь этого мальчика и его вкусы?
— Разумеется! Я даже подталкиваю его к тому, чтобы он начал их воплощать.
— Давая ему уроки немецкого?
— Между упражнениями по грамматике мы говорим о наших личных делах, о жизни…
— И он слушает тебя, восхищается тобой?
— Я думаю, что он очень любит меня. И в моих силах заставить его потерять голову.
Они танцевали на краю площадки. Элизабет смотрела на Кристиана с изумлением.
— И ты бы смог?
— Конечно, но у меня нет никакого на это желания.
— Ты… ты уже пробовал… ну, с другими?
— А кто не пробовал? Все надо познать.
— Ты мне противен, — сказала она ему сквозь зубы.
Он разразился металлическим смехом:
— Какой же ты еще ребенок? Я повторяю тебе, что этот мальчик интересует меня только как подопытный объект. Я наблюдаю за его жизнью, анализирую его поступки, направляю его, как если бы он был моим младшим братом. У тебя абсолютно нет причин для ревности.
— Я не ревную! — возразила Элизабет.
— Если бы ты видела свои глаза. Они мечут громы и молнии! Впрочем, это придает тебе еще больше шарма.
Они сделали еще несколько па, не сказав друг другу ни слова. Элизабет удивлялась, что уже не понимала причины своего гнева. Вдруг она спросила:
— Почему ты сейчас позволил себе говорить со мной на «ты» при этом юноше?
Кристиан еще крепче прижал ее к своей груди, словно хотел заставить замолчать:
