Сергей опешил.

— Я не решаю такие вопросы. Ты же знаешь, что на прием в партию существуют строгие квоты. На весь университет такую квоту дают лишь на несколько человек в год.

Игорь усмехнулся.

— Ты хочешь быть членом партии? Мне то же это надо. Мы скоро заканчиваем факультет. И распределение наше будет зависеть от партийности. Не прикидывайся, что ты этого не знаешь. Себе место в аспирантуре ты уже обеспечил. А я не хочу ехать в какой–нибудь Благовещенск на Амуре.

Сергей пришлось рассказать все Марку.

— Да, твой комсорг — конечно, прощелыга. Но ты ничего не докажешь. А без комсомольской характеристики тебе не пройти. Не может быть, чтобы вся комсомольская группа его поддержала. Ну, скажи ему, что его кандидатура будет рассмотрена позже.

Толкунов, вроде бы, остался доволен полученным ответом. Но то, что произошло на комсомольском собрании, застало Сергея врасплох.

После того, как Толкунов сообщил об обсуждаемом вопросе, выступило два–три человека, с которыми у Сергея не было никаких «особых» отношений. Они неожиданно обрушились на Сергея с критикой за «зазнайство», за «высокомерие», за «отрыв от коллектива», наконец, за «систематические пропуски занятий» и прочее. Все это было, конечно, очень неприятно слышать, но, в глубине души Сергей понимал, что, вероятно, в чем–то они правы. Он действительно слишком увлекся комсомольской работой и «Меньшиковский дворец» оторвал его от факультета. Но в последнее время он старался преодолеть этот разрыв, и, очевидно, не успел. Выступили Ковалев и Ботвин, которые пытались по–своему «защищать» Сергея. Пока ничего не предвещало катастрофы. Но вот, поднялся Толкунов.

То, что он говорил, повергло Сергея в шок. Он вроде бы говорил то же самое, что и другие до него, только расставляя более жесткие акценты. И с какой злостью! Как будто обличал «врага народа»! В заключение своего страстного монолога он выкрикнул:

— И вообще, Кольцов — аморальный тип. Он на глазах у всех нас жил с чужой женой и тем самым пытался разбить «счастливую семью», чуть не «оставил сиротой маленького ребенка». Ему не место не только в партии, но и в комсомоле!

Сергей был поражен: Толкунов цитировал письмо матери Галины. Откуда он узнал?!

После выступления комсорга прошло голосование. Большинство группы проголосовало за отказ в рекомендации.

На собрании присутствовал новый секретарь факультетского комбюро пятикурсник Юра Петров, сменивший Валеру Воронина, которого Сергей даже не предупредил о предстоявшем собрании. С Юрой Сергей был хорошо знаком как с другом Воронина, не раз они проводили время вместе за преферансом. Сейчас он сидел молча.

Сергей не пытался оправдываться. У него не было слов. Он был сломлен. Да, очевидно, он был виноват в том, о чем говорили ребята. Но ведь он — не мерзавец, каким его здесь представили. И как те же ребята, с которыми он вместе не один год пил и ел за одним столом в общежитии, которых провожал со стройотрядами, с некоторыми он лазил через забор на пляж в Сплите, — столь легко его предали?!

В общежитие в этот вечер Сергей не вернулся. Он уехал в Гатчину к Воронину. Тот был возмущен, но не очень удивился.

— Я ожидал чего–то подобного, — сказал он. — Ты, действительно, слишком резко и далеко оторвался от «них». Коллектив этого не прощает. Он любит сереньких, средненьких, таких, как все. Но я не думал, что они поступят с тобой так по–свински. Ведь каждый из них в отдельности — нормальные ребята. Но откуда Толкунов узнал о письме? Кому, кроме меня, ты рассказывал о нем?

— Ты знаешь, — медленно произнес Сергей, — я сам всю дорогу в электричке думал об этом. О письме знали только трое: Кольцов, Марк и ты. Никому из вас не нужно было разглашать содержание письма. Да, и тогда бы о нем стало известно раньше…

— Послушай, Сергей, но ведь ты мне рассказывал, что в тот день ты пил с Пушкаревым. Ты, наверняка, ему что–то сказал. Не могли вы всю ночь пить молча! Вспомни!

— Да, ты прав, — согласился, подумав, Сергей. — Я тогда был не в себе и мог ему рассказать. Но Слава не мог меня предать! Ты же знаешь, чем он мне обязан. Мы же друзья!

Валера промолчал. В тот вечер они пили спирт. Но хмель Сергея не брал…

На следующий день состоялось неизбежное объяснение с Бушмакиным. Марк отнесся к случившемуся крайне нервно.

— Черт возьми, — выругался он. — Как это некстати. Накануне перевыборной конференции.

— Марк, ты что, ничем не можешь мне помочь? — удивился Сергей. — Ты же меня знаешь не первый год! Ты можешь поставить вопрос о проведении факультетского комсомольского собрания. В конце концов, именно оно дает рекомендацию как первичная организация. Не мне же ставить этот вопрос! Ведь никто на факультете не знает, чем я здесь занимаюсь. Может быть, действительно, — только любовными шашнями. Ты же можешь выступить на этом собрании. Я уверен, ребята к тебе прислушаются. Они поймут, поддержат.

— Нет, — твердо сказал Марк, — я вмешиваться не буду. Это — твое личное дело. Иди к Кольцову. Расскажи ему все. Он ведь обещал тебе поддержку.

— Ты что! В своем уме? — возмутился Сергей. — Ты испугался за свою репутацию накануне перевыборной конференции, а я должен идти к секретарю парткома, которого я подставил. Как ты себе это представляешь? Я приду и скажу: «Уважаемый Николай Дмитриевич, я распустил язык и оказался в полном дерьме, вытащите меня из него, пожалуйста». Так что ли?!

— Ну, как знаешь, — буркнул Бушмакин.

Сергей понял, что дальнейший разговор бесполезен.

Сергей занимался подготовкой к конференции как секретарь по оргработе. Этому предшествовало проведение перевыборных собраний на всех десяти факультетах, которые он «курировал». Главной его задачей был подбор кандидатов на выборные должности, контроль за оформлением отчетов и других документов. И многое другое. Неоднократно на заседаниях Комитета обсуждался вопрос о его новом составе.

Сергей заявил Бушмакину твердо:

— Выдвигать свою кандидатуру на перевыборы не буду. После того, что произошло на факультете, я считаю, что не имею морального права.

Марк не настаивал.

Кринкин, не знавший подробностей произошедшего, был удивлен:

— Сергей, ты не прав. У тебя хорошие перспективы. Ну, сорвалось с приемом в партию, вернемся к этому на следующий год. У тебя же вся работа налажена. Особенно по строительным отрядам. О тебе знают в ЦК. Не надо тебе уходить!

Но Сергей принял решение. С Кольцовым–старшим он больше не встречался. Тот ему не звонил. Бушмакин, наверняка, сообщил ему об итогах комсомольского собрания…

Комсомольская конференция должна была проходить в Актовом зале Академии наук, который любезно предоставили соседи. Сергей занимался переговорами по этому поводу и подготовкой всех необходимых для работы условий. От содоклада он отказался и передал все материалы по студенческим строительным отрядам Бушмакину.

В день открытия стояла прекрасная октябрьская погода. Осень в Ленинграде была любимым временем года для Сергея. Суетное нежаркое лето с постоянными дождями уже ушло, а долгая снежная, но промозглая зима еще не наступила. Природа как бы отдыхала. Город был окрашен в небесно–голубой и оранжево–золотой цвета. Солнце светило щедро, но спокойно. Прохладный ветерок тянул с Невы.

Сергей прошел из общежития по Васильевской стрелке и подошел к парадному подъезду здания Академии в классическом стиле. Он поднялся по лестнице и открыл массивную дверь. Из вестибюля по широкой мраморной лестнице с балюстрадой он прошел мимо площадки с большим мозаичным панно Ломоносова «Полтавская битва» к входу в зал. Осмотрев от двери помещение, украшенное плакатами и флагами, он поднялся на сцену, где его ждал комендант. Сергей еще раз проверил работу микрофонов. В общем, все было в порядке.

Вскоре подошли ребята из мандатной комиссии и стали прибывать делегаты конференции. В зале стоял шум от взаимных громких приветствий и разговоров, через ретрансляторы звучала музыка комсомольских песен. Сергей занял удобное место в задних рядах зала. К нему постоянно подходили знакомые ребята, поговорить было о чем.