— Открывай, Сережа, митинг. Это — твой день.

Сергей растерялся. К этому он не был готов. Он посмотрел на Кринкина и Марка. Они одобряюще улыбались. У Сергея ком подкатил к горлу. Не от страха, а от осознания значимости происходившего, и он сделал шаг вперед к микрофону:

— Друзья, — преодолевая волнение, начал он.

Строй замер. Сергей видел знакомые лица. Бледного Пушкарева во главе колонны, улыбающегося Габриляна и многих других. Почему–то в этот момент он вспомнил «Новую Голландию», те старые форменки и сапоги…

Теперь он знал, о чем он будет говорить.

Он говорил о том, что они были первыми… Что они выполнили задание партии, несмотря на трудности, на тяжелые условия казахских степей. Никто не дезертировал. Никто не отступил.

— Пусть дружба, сплотившая вас, останется с вами на всю жизнь, — заключил свою короткую речь Сергей. — Эта медаль, которой наградила Родина университет, достойная награда вашего мужества и труда.

Медаль была торжественно прикреплена Кринкиным к знамени комсомола университета, которое держал Сергей. Затем Сергей передал слово Кринкину, который в конце своей речи сообщил о награждении Пушкарева под гром аплодисментов.

Митинг продолжался недолго.

— Давайте, ребята, заглянем ко мне, — предложил после митинга Марк.

— А что? Давай, — согласился Кринкин. — А ты как?

Вопрос был обращен к Сергею. Тот ответил:

— Я — за.

Они доехали до Московского вокзала. Зайдя в гастроном и отоварившись всем необходимым, комсомольские секретари вышли на Суворовский проспект. Через несколько минут они были в квартире Марка.

Марк жил с матерью в одной комнате коммунальной квартиры старого ленинградского дома, в которой пребывали еще три семьи. Но квартира была такая большая, коридор длинный, кухня просторная, а двери массивными, что присутствие соседей не ощущалось. Мать Марка, еще не старая женщина, типичная ленинградская школьная учительница, встретила гостей радушно. Быстро был накрыт круглый стол, стоявший посреди комнаты. И мать незаметно исчезла.

Марк пил мало. Жора имел оригинальную манеру пить. Он наливал полный граненный стакан водки и отпивал от него глотками, как чай. После того, как стакан пустел, он наполнял его вновь. За крепкой выпивкой и хорошей закуской постепенно завязался разговор.

— Как ты думаешь, — спросил Марк Кринкина, — Сергей Павлов удержится на посту первого секретаря ЦК комсомола после отставки Хрущева?

— Я думаю, удержится, — ответил Жора. — Он — ставленник Семичастного и с Хрущевым был мало связан.

— А почему, все–таки, сняли Хрущева? — обратился к обоим собеседникам Сергей.

— Видишь ли, — начал рассудительно Марк. — Хрущева надо было остановить. Своей авантюристкой политикой он привел бы страну к экономическому краху и к порогу новой мировой войны.

— А я считаю, — попытался высказать свое мнение Сергей, — что его сняли за Сталина. Ему не простили развенчание его культа личности. Народ продолжает боготворить Вождя.

— Вы оба правы, как говаривал Ходжа Насредин, — изрек Жора, сделав глоток из своего стакана. — Но истина заключается в другом…

— Ну, и в чем же? — спросил Марк.

Кринкин помолчал, как бы раздумывая, продолжать ли разговор.

— Какая тут может быть третья точка зрения? — удивился Сергей. — Все ясно, как день.

— Нет, молодой коллега, — начал менторским тоном Кринкин, — в жизни самое ясное, оно, как правило, и не есть истина. Понятное — это иллюзия. Жизнь — штука непонятная. А политика — это та же жизнь, только вывернутая наизнанку. В ней, как и в жизни, нельзя доверять простому объяснению.

— Допустим, — иронично прореагировал Марк, — а при чем здесь Хрущев? Даже если его сняли в результате каких–то сложных личных интриг, какая нам разница? Решение было правильным! И все вздохнули с облегчением.

— «Облегчаться» еще рано, — подхватывая иронию, ответил Жора. — Посмотрим, кто придет к власти. И тогда поймем, зачем это было сделано. Просто так ничего в политике не бывает: заменили одного человека на другого и все осталось по–прежнему.

— И все–таки, — встрял в разговор Сергей — почему, как ты думаешь, был снят Хрущев?

— Потому что он — д у р а к! — вдруг резко сказал Жора. — Голый король! Десять лет страной правил полуграмотный «пролетарий». Не понять, то ли деревенский свинопас, то ли шахтовый «коногон». Не даром Сталин называл его, как личного шута, «Микитой».

— Но он же убрал Берию, — перешел на серьезный тон Марк.

— Берию, допустим, убрал не он лично, а те, которых Берия вскоре бы убрал сам. И это, прежде всего, Микоян и Жуков. Маленков и Хрущев просто предали Берию, с которым они были друзья. Потом Хрущев предал Маленкова и Жукова, а затем Микоян сдал его.

— Хорошо, — сказал, ошеломленный услышанным, Сергей. — А реформы? А международная разрядка?

— Все его реформы закончились крахом. Ты знаешь, что сейчас творится на целине? Почему туда сейчас направляются студенческие отряды со всей страны? Потому что целина оказалась блефом! А международная разрядка закончилась «Карибским кризисом», когда американцы нам просто дали оглушительную на весь мир оплеуху.

— Да, — задумчиво произнес Сергей, — я помню в Брянске ночные очереди за хлебом. На нашем заводе рабочие готовы были выйти демонстрацией на улицу.

— Ладно, — резко произнес Марк. — Но ведь заслугу Хрущева в реабилитации жертв сталинских репрессий и создании того, что называют «оттепелью», ты не можешь отрицать.

— А я и не отрицаю, — неожиданно согласился Жора. — Хрущев сделал то, что нужно было сделать. Вместо него это сделал бы кто–нибудь другой. Берия, например, или Маленков. Массовые репрессии стали бессмысленны. Но хрущевская реабилитация была похоже больше на амнистию, так как никто по существу в этих репрессиях разбираться не стал. И многие до сих пор не реабилитированы. Не понятно, почему? Троцкий, например. Он, что — «враг народа»? Он был личным и непримиримым врагом Сталина. Может быть, единственным. За что и был убит. Но, если реабилитировать Троцкого, то тогда вся политическая биография Хрущева и других превратится в пыль. А хрущевская «оттепель» закончилась травлей Бориса Пастернака…

— Полет Гагарина, наконец, это что? — сникнув, спросил Сергей. — Между прочим, я видел Гагарина и других космонавтов в Гурзуфе, где они отдыхали в военном санатории. А Германа Титова после его полета встречал вместе с демонстрацией на Красной площади в Москве. Кстати, там видел на мавзолее и Хрущева. Это то же блеф?

— Нет, не блеф, — успокаиваясь, ответил Жора. — Это, действительно, великое достижение советского народа, которое Хрущев бесцеремонно приписал лично себе. Вспомни, когда мы узнали имя Сергея Королева? И что мы знаем вообще о тех людях, которые создали эту фантастическую технику? На Западе их знают, а мы не знаем! Почему? «Спасибо, дорогому Никите Сергеевичу?!»

В это время в комнату заглянула мать Марка узнать, не надо ли сменить посуду.

Разговор прервался, и больше никто не возвращался к этой теме до окончания вечера.

Сергей был удивлен откровенностью Кринкина, хотя ему было понятно, что в комсомольских верхах грядут перемены, которые неизбежны после партийных кадровых перестановок…

Через несколько дней раздался звонок из горкома комсомола. Сергею поручили срочно сформировать группу для ответного визита в Югославию. На сборы дали несколько дней. В конце концов, группа была сформирована из двадцати человек, в нее вошли, кроме университетских комсомольских активистов, еще комсомольцы из Политехнического института. Официально группу возглавлял секретарь Пушкинского райкома комсомола, Виктор Смоляков, который был старше всех по возрасту. Ему было двадцать пять лет. Все впервые выезжали заграницу. Конечно, в группе оказался и один «товарищ», который представился как «рабочий» с Кировского завода.

В конце августа группа отправилась в Москву. Здесь, получив необходимые инструкции у заведующего отделом по связям с международными молодежными организациями ЦК ВЛКСМ Янаева, благополучно загрузились в поезд «Москва — Будапешт». Вагон оказался «международным», т. е. с двухместными купе, в которых был свой туалет на два купе и прочие «удобства». Так прибыли на границу в Чоп, которую миновали благополучно. Вечером были в Будапеште.