— Ты что, с ума сошел? Ей, наверное, полста лет. Она нас не выдержит, — удивился я. — Да и что подумают эти люди? Они вызовут милицию, приняв нас за воров.

— Ну, воры, положим, днем по окнам не лазят, Так что милицию никто вызывать не будет. А труба выдержит, если она простояла, как ты говоришь, полста лет.

— Ладно, хватит болтать! Время идет. Я пошел, — подвел итог дискуссии Юрка.

Он вылез из окна. Почти бегом прошел по карнизу и, схватившись за трубу, быстро спустился вниз. Мало, кто из прохожих успел что–нибудь понять. Но некоторые остановились и посмотрели вверх на открытое окно. Теперь предстоял мой выход.

Когда я выбрался на карниз и пошел к трубе, внизу уже собралась приличная толпа зрителей. Раздались сочувствующие голоса.

— Ой, разобьется! — это женский.

— Держись, парень, не дрейфь! — это мужской.

Остальные — в том же духе. И лишь только одна старушка догадалась спросить у Юрки:

— А что он там делает?

Спускаясь по трубе, я услышал за спиной его ответ:

— Понимаете, мамаша, мой приятель забыл ключи от нашей комнаты на столе…

Этот обычный весенний день не предвещал ничего особенного.

После быстрого завтрака я вышел из дома, в котором жила наша семья с тех пор, как мы приехали в этот поселок после демобилизации отца. Дом находился в конце улицы «Строителей», по которой я прошел между такими же одноэтажными «щитовыми» домиками, как наш, и бараками молодежных общежитий. Эта окраина поселка называлась в просторечии «Свалка», так как здесь, действительно, еще недавно была свалка поселка. Я подошел к «конторе» управления, где собирались строители и рассаживались по машинам. Поздоровавшись с ребятами, я залез в небольшой «пазик» и сел рядом с моим приятелем аргентинцем Хуаном (в бригаде его звали Иваном). Он был эмигрантом из Аргентины, но о том, как он попал в Советский союз, никогда не рассказывал…

Мне с бригадой предстояло ехать в строившийся лагерь «Морской» под Медведь–гору. В это время активно реконструировался и отстраивался пионерлагерь «Артек». С этой целью было создано специальное строительное управление, и завозились в посёлок «вербованные» из западных областей Украины. И среди них попадались весьма интересные личности…

— Привет, ребята! Как настроение?

Это — наш «бугор», который вошел в салон автобуса и сел перед нами на своё место за водителем.

Наш бригадир — личность уникальная! Это был ещё сравнительно молодой человек, лет тридцати, высокий, худощавый, с заурядным лицом. Внешне он ничем не выделялся среди других. По–моему, у него не было даже среднего профессионального образования. Но он никогда не прибегал к «матовым» формам убеждения, но покричать любил и излишней церемонностью не отличался. Его авторитет в управлении был непререкаемый. У начальства, мастеров, водителей и кладовщиков для него, кажется, не было отказа ни в чем. Он сам никогда не работал вместе с бригадой. Дав утром задание, затем исчезал, чтобы появиться иногда для решения той или иной проблемы, и, наконец, принимал работу в конце дня. Свою задачу он понимал в обеспечении «фронта работы». На стройке это главное: есть работа — есть заработок, нет «завоза» — сиди «кури»! Нам «курить» было некогда. Мы ещё не закончили один объект, а уже знали, на каком будем работать в следующий понедельник. Для стройки в то время это было необычно.

Но наша бригада, в которой я оказался после окончания школы в качестве разнорабочего, была особой. В маленьком курортном посёлке наш бригадир, каким–то образом убедив начальство, возможно, впервые успешно использовал тот метод, который через несколько лет прогремит на всю страну как «бригадный». Наша бригада была «комплексная»: в ней были каменщики, бетонщики, штукатуры, плотники и даже свой электрик и сварщик. Естественно, что все владели смежными специальностями, никто никогда не сидел без дела. Мы работали «на совесть». Поэтому в бригаде все зарабатывали неплохо на зависть остальным бригадам. У нее была хорошая репутация в управлении, поэтому её направляли, как правило, на наиболее трудные, но выгодные объекты…

При этом наш бригадир понимал значение того, что он делал:

— Вот увидите, — говорил он, — я получу орден Трудового Красного Знамени!

Это казалось недостижимой мечтой. Тогда «наградной дождь» шёл регулярно где–то там, — на «целине» или больших «комсомольских стройках». И наш бригадир очень часто использовал этот «козырь» в споре с начальством:

— Если…, уеду в Братск!

И ему верили, что действительно уедет.

Но фамилия у бригадира была какая–то не «наградная» — Хряков, или в просторечии — «Хряк»…

— Ты, всё ещё не передумал?

Этот вопрос относился ко мне. Бригадир задавал его, по привычке, уже на протяжении нескольких месяцев. Дело в том, что «Хряк» сначала отнёсся ко мне с большим недоверием, так как ему пришлось взять мальчишку «по протекции», и как я подозревал, при этом ему обещали, что это — «на время». Никто тогда, и, прежде всего, я сам, не верил в то, что мое пребывание на стройке окажется долгим. Не потому, что я не знал физического труда. Напротив, живя раньше в «глухих» военных гарнизонах, мне пришлось немало «повкалывать». Проблема была в другом, — в моем, мягко выражаясь, неуправляемом характере: — дисциплина и подчинение для меня всегда были совершенно разные вещи. Если первое я приучен был уважать с детства, то необходимость второго для меня всегда была сомнительна.

Поэтому я понимал, что стройка будет нелегким, прежде всего, психологическим испытанием для меня. Но в то время усердно насаждался в стране лозунг о «трудовом воспитании молодежи», и потому я тогда чувствовал себя, если не героем, то, во всяком случае, мужчиной.

А повода для этого у меня было каждый день более чем достаточно. Несмотря на мой несовершеннолетний возраст и явно «непролетарское» происхождение, в бригаде мне не было никаких скидок. Да их на стройке и не могло быть, так как работа каждого зависела от работы другого. А от моей работы зависели все. Как единственный «разнорабочий» в бригаде, я должен был выполнять любую необходимую работу: нагрузить или разгрузить машину, поднять на этаж или на крышу кирпич, раствор (иногда сам его приготовить), «столярку» или бревна для стропил и прочее. И, конечно, по окончанию работ убрать мусор из помещения, чтобы наутро оно было в «рабочем» состоянии. Если у меня выдавалось несколько свободных минут, то я должен был помогать кому–нибудь из бригады. «Перекуров» для меня не было, так как я тогда не курил.

В конце концов, я втянулся в эту тяжелую работу и начал ощущать определенную удовлетворенность от соучастия в конкретном общем деле. Приятно было видеть дома и «объекты», к созданию которых и ты «приложил руки». Особый запах строительной пыли у меня уже ассоциировался с положительными эмоциями. Ребята из бригады, несмотря на разницу в возрасте и в образовании, никогда не злоупотребляли моим положением. Я никогда не был «на побегушках», выполняя свое дело наравне со всеми. И этим гордился…

При этом я понимал, что своим равным положением в бригаде обязан, прежде всего, «Хряку». Он никогда не относился ко мне покровительственно, но и грубости себе не позволял, хотя я нередко, особенно поначалу, допускал рабочие промахи. Он был со мной суров, как со всеми. Может быть несколько больше, но это было нормально. Иногда мне казалось, что он воспринимает меня как экзотическое существо, вроде «умного» попугая, залетевшего случайно на стройку. Я же, со своей стороны, никогда не демонстрировал ему своего «верноподанничества», хотя и строптивости тоже. Похоже, его это устраивало.

Надо сказать, что у этого человека был один очень заметный недостаток, который создавал ему, вероятно, много личных проблем. Он был высокого мнения о себе самом и с этой высоты смотрел на всех остальных. Нельзя сказать, чтобы он всех презирал. Нет. Он просто не видел вокруг себя никого, равного ему. В той безликой толпе случайно собранного «вербованного» люда такая личность, как «Хряк», конечно, выделялась. В этом он мне напоминал героя Николая Рыбникова в фильме «Высота», а, может быть, он ему и подражал. Это, разумеется, не нравилось многим. И, наверняка, у него было немало недоброжелателей, которые очень надеялись на то, что он когда–нибудь на чём–нибудь «споткнется»…