В комнате было жарко. Жар шел от железной двери, ведущей в «зольную». Поэтому ребята быстро разделись, оставшись в трусах и майках.

— Ну что, выпьем сейчас, — спросил Слава, открыв пробку бутылки и понюхав содержимое, — или оставим на утро?

— Это зависит от того, кто дежурит первый, — ответил Сергей.

По инструкции следовало работать вдвоем. Но это было глупо. Всю ночь выдержать без сна в такой жаре было невозможно. Поэтому один спал, другой работал. Потом менялись. Спать приходилось на голой деревянной скамье. Но привередничать было нелепо.

— Если ты не возражаешь, — сказал вежливый Слава, — я сейчас вздремну. А потом ты.

— Ладно, мне все равно, — ответил Сергей, — Тогда ты пей и ложись спать, а я — потом, после своей смены.

Слава отмерил свою порцию в кружку, выпил залпом и закусил, ломая хлеб. Затем он растянулся на голой деревянной лавке, подложив под голову свою сложенную одежду и заснул почти моментально. Сергей остался один.

Вскоре он услышал звонок. Это означало, что пора вычищать котлы. Он натянул тяжелые грязные брюки и набросил на почти голое тело брезентовую куртку, голову прикрыл затрепанной армейской шапкой и открыл тяжелую дверь в «зольную». Это был длинный подвал, освещаемый только сверху раскаленными поддонами котлов. На бетонном полу были проложены рельсы, на которых стояла вагонетка. Одев на руки прожженные брезентовые рукавицы, Сергей подошел к вагонетке под одним из конусов. Взявшись за металлический рычаг, он открыл поддувало котла, откуда, разбрасывая жар и горящие угли, высыпалась в вагонетку зола. Теперь нужно было быстро закрыть люк, иначе попавший какой–нибудь уголек оставит щель, из которой будет сыпаться зола. После этого он взялся за железные скобы вагонетки и покатил ее под уклон к концу подвала. Сверху на плечи, на голову и спину сыпалась мелкая раскаленная зола. Горячая скоба вагонетки жгла через рукавицы руки. Подкатив вагонетку к концу колеи, Сергей, используя специальный рычаг, опрокинул ее в распахнувшиеся оббитые железом створки ворот проема. Зола оказалась на улице, откуда ее утром вывезут. На Сергея на несколько минут дохнуло ночной прохладой, и створки ворот захлопнула пружина. Он откатил вагонетку к другому котлу. После того, как были очищены все три котла, он вернулся в предбанник. Теперь в комнате ему показалось прохладно после пятнадцати минут, проведенных в аду. Он был весь мокрый. Окунув веник в ведро с водой он побрызгал на свое голое тело. Вода моментально высохла. Из принесенной с собой бутылки он плеснул в кружку воды и выпил, но вкус глотка не почувствовал.

Сергей сел на деревянный табурет, прислонился к стене и закрыл глаза. Спать было нельзя. Иначе прозеваешь звонок и тогда случится беда. Котлы работали на автоматике. Через сорок пять минут — все сначала…

После четвертой ходки в «зольную» Сергей разбудил напарника и сам занял его место. Когда он открыл глаза, Слава уже переодевался.

— Привет, — сказал он. — Поторопись. Пора сматываться.

Сергей быстро набросил свою одежду.

— Ты извини, — сказал приятель. — Я допил оставшуюся водку. Ты все равно ее сейчас пить бы не стал.

— Да, ладно, пошли, — отмахнулся Сергей.

Они вышли в утренний заводской двор, Навстречу им шли рабочие первой смены…

Время летело стремительно. По радио передали о выходе в открытый космос Алексея Леонова.

По утрам вместе с другими обитателями «Мытни» Сергей выскакивал из общежития, пробегал через продуваемый весенним ветром Тучков мост, затем мимо Биржи (Военно–морского музея), к зданию в античном стиле. Пройдя по галерее с колоннами, входил в просторный вестибюль и, сбросив пальто на руки знакомой гардеробщице, он влетал по широкой лестнице на третий этаж. Здесь располагался философский факультет.

Обстановка на факультете была необычная. На курсе Сергея было всего 25 человек, почти все — мужчины, прошедшие «огни и воды». Отношения преподавателей и студентов, которые, в большинстве своем, по возрасту, не намного разнились друг от друга, были доброжелательно–уважительными. Преподавателями нередко были аспиранты или только что защитившиеся «кандидаты». Учебников по философии еще не было, так что приходилось вести конспекты. На лекции некоторых из преподавателей аудитория набивалась битком. Приходили не только студенты с других курсов, но и с соседних факультетов. Слушали, открыв рот, забывая о конспектах. Это были настоящие «авторские» курсы, которые уже не повторялись. Занятия по специальным дисциплинам проходили на соответствующих факультетах: высшая математика — на математическом, физика — на физическом, физиология — на биологическом и т. д. Здесь альтернатива была проста: либо ходи на занятия, либо по ночам сиди за учебниками. И все–таки главная головная боль всех студентов курса была сдача текстов по английскому языку. Здесь Сергею «повезло». Интеллигентная, чудом выжившая в ленинградскую блокаду, Цецилия Марковна, знавшая его еще с вечернего отделения, обожала его за то, что он вполне прилично знал английский. И в школе, и в университете он занимался языком с удовольствием. А вот со стороны других преподавателей Сергею не было никакого снисхождения. Накапливались пропуски занятий, так как комсомольская работа затягивала его в себя все больше…

Сегодня, отсидев одну пару по немецкой классической философии, которую читала уникальная женщина–профессор, знавшая в свое время лично Луиджи Лонго и Мориса Тореза, Сергей выскочил из здания факультета. Он пересек небольшую площадь и направился к университетской столовой, обычно битком набитой студентами и преподавателями. Но пока народу было немного и он наскоро перекусил «комплексным», но вполне сносным, обедом.

Затем он прошел через двор главного корпуса и вышел на набережную. Подошел к Меньшиковскому дворцу. Открыл массивные деревянные двери подъезда По мраморной лестнице поднялся на второй этаж и вошел в «комнату заседаний».

Посреди большой комнаты, чуть влево от двери, стояли два массивных стола буквой «т». За ними у трех широких и высоких окон размещались два «секретарских» стола, один из которых был его. Между столами в простенке стояло незачехленное комсомольское знамя под фотографическим портретом Ленина. На нем, сделанном в последние годы его жизни, Ленин выглядел необычно, не как восковая маска на официальных портретах, а как «живой». Это была фотография умного, но очень уставшего человека, чем–то напоминавшего Сергею отца.

У противоположной от стола для заседаний стене стоял большой старый диван из черной кожи, который все называли штрафным, так как на нем располагались приглашенные на заседания комитета представители факультетских бюро. Этот диван комитету на «новоселье» подарил партком. Здесь же вдоль стены стояли шкафы со стеклянными дверцами, набитые папками с «документами». Везде по комнате были расставлены простые канцелярские стулья. Но на «председательском» месте во главе стола для заседаний стояло почерневшее деревянное кресло с подлокотниками, которое явно пережило, по крайней мере, революцию, но вполне прилично сохранилось. Это кресло неофициально называлось «троном».

Сейчас на этом «троне» восседал дежурный по Комитету Володя Огородников. Он был, на первый взгляд, простой, из тех «своих» парней, которых всегда можно встретить в комсомольских кабинетах. Общителен, услужлив, исполнителен и всегда в хорошем настроении. Он с готовностью брался за любое поручение, был незаменим и торчал в Комитете почти безвылазно, хотя числился второкурсником исторического факультета. Огородников был ленинградцем и, похоже, комсомольская работа его привлекала больше, чем учеба.

— Привет, — сказал Сергей дежурному. — Как дела? Где Марк?

— Привет. Марк уехал в Смольный, в обком. Просил, если ты появишься, быть на связи. Он будет звонить.

— Хорошо, я подожду, — Сергей прошел к своему столу и начал разбирать лежавшие на нем бумаги.

— Тебя разыскивает твой «тезка», — не оборачиваясь к нему, сказал Володя. — Просил тебя срочно ему позвонить.