Открыв калитку железных ворот, я поднимаюсь на крыльцо, и вхожу в дом.

— Доброе утро, — говорю я находящейся в комнате тёте Анне, которая старше меня всего на семь лет. Анна — жизнерадостная молодая женщина, «в теле», как принято о таких говорить, и всегда с румянцем на круглом лице.

— Привет, — отвечает она. — Как дела? Устал? Проходи. Мы только что позавтракали. Осталось немного жареной картошки. Я тебе принесу.

Я прохожу в свою «комнату», которая представляет собой бывшую кладовку, примыкающую к кухне. В ней помещается только моя железная кровать и стул, который заменяет мне стол. Под потолком — небольшое оконце размером с форточку, с потолка свисает голая лампочка, которую надо выключать, выкручивая её из патрона. Вещи свои я храню в чемодане под кроватью.

Я снимаю пальто и вместе с шапкой вешаю на вбитый в дверь гвоздь. Сажусь на кровать. В это время в комнату входят мои сестрички — Ленка и Людка, одной — пять, другой — четыре года. Ленка несет тарелку с картошкой, на тарелке лежит солёный огурец и ломтик хлеба. Маленькая Людка осторожно несёт эмалированную кружку с чаем. Все это я ставлю на стул. Девчонки рассаживаются на кровать рядом со мной с обеих сторон. Картошка уже холодная, но мне все равно. Я начинаю есть. Девчонки болтают, перебивая друг друга, о домашних новостях. Я стараюсь их не слушать. Я хочу спать!

— Я выйду сейчас на рынок, потом пройду по магазинам, — слышу я голос тети. — Ты присмотри за девчонками.

— А что Марья Семёновна? — безнадежно спрашиваю я, понимая, что это неизбежная плата за картошку и соленый огурец. — Я спать хочу.

— Ну, так ты отдыхай. Девчонки тихонечко поиграют рядом. А мама неважно себя чувствует и отдыхает в своей комнате. Пусть девочки её не беспокоят.

Входная дверь захлопывается. Тут же девчонки приходят в неудержимое веселье. После того, как они относят посуду на кухню, и я ложусь, не раздеваясь, на кровать, они залезают ко мне и начинают меня тормошить. Выгнать их из своей «комнаты» я не могу, тогда они разбудят бабушку. Ей — лет пятьдесят, может быть, больше. Ее муж ещё с войны покоится на «бежицком» кладбище. Но в какой его части, я не знаю, потому что никогда с ними туда не ходил. При мне его имя в доме не вспоминают. Она побаивается своего зятя, но без него чувствует себя полной хозяйкой в доме, при этом почти ничего не делая. Она всегда «нездорова», хотя это ей не мешает регулярно прикладываться к какой–нибудь из её бесчисленных «настоек». Поэтому по утрам она всегда долго «отдыхает». И в это время в доме должен быть покой…

Так я мучаюсь часа два, то, впадая в сон, то, просыпаясь оттого, что кто–то из девчонок залезает на меня, а другая щекочет мне ступни ног. Или что–нибудь в этом роде.

Наконец, приходит Анна. Девчонки переключаются на неё.

— Ну что отдохнул? — с порога спрашивает она. — Тогда сходи за водой и наколи дров.

— Да я дров вчера наколол, — пытаюсь я сопротивляться.

— Ты же знаешь, сегодня Ваня приезжает, ему надо будет помыться. А для котла нужно много дров, — говорит она и проходит на кухню.

В печь Иван вделал большой котёл, который используется в «банные» дни. Для этого на кухне стоит ванна. В обычные дни этот котел подтапливает комнаты, где установлены чугунные батареи. Водопровода в доме нет. Его только ещё подводят к нашей улице. Поэтому я ежедневно таскаю воду от старого колодца, который находится в конце улицы. Есть у меня и другие обязанности по дому…

Я понимаю, что уже «отдохнул». Впрочем, так — почти каждый день. Сегодня ещё хорошо, что Анна не на работе. Иначе девчонки «висели» бы на мне весь день. Я снимаю с вешалки у двери ватник, беру два больших оцинкованных ведра, коромысло и выхожу на улицу.

На улице ярко светит солнце. Оно отражается на сугробах ослепительно белого снега. Несмотря на мороз, мне на минуту кажется, что я вновь у себя дома, в Крыму, где живут мои родители и младший брат. Недавно я получил от них письмо. Мать пишет, что отец собирается на несколько дней приехать, посмотреть, как я здесь живу. Я им напишу, что бы он сюда не приезжал. Отец, конечно, обидится. Но так лучше, потому что, если он увидит, как я действительно здесь живу у родственников, то нетрудно догадаться, что он меня отсюда немедленно заберёт. Но что делать дома? Работы в поселке для меня нет. Сидеть на шее у отца, который со своей мизерной офицерской пенсией хватается за любую работу, чтобы удержать от нищеты семью, я себе позволить не могу. Поэтому надо держаться здесь. Других вариантов нет…

Я ставлю принесённые ведра на скамейку у кухонной плиты и спускаюсь во двор. Захожу в сарай, где в углу возится уже подросший кабан, предназначенный к закланию на «Старый Новый год». Беру топор и колун. Колоть дрова я научился ещё в детстве, когда мы жили в дальневосточных гарнизонах. Мне даже нравилось это занятие. Сейчас оно хорошо разгоняет сон. Впрочем, как и вчера и позавчера, как и в другие дни. Дело привычное. Колода прочная, удобная. Дрова сухие. Их завозит сам дядя Ваня. Из последнего рейса он забросил великолепную большую ёлку прямо из леса, которая, украшенная, ждёт его в «гостиной».

— Ты что здесь делаешь? — слышу я его голос за спиной.

Задумавшись, я не слышал, как он вошел в калитку. Я оборачиваюсь. Ко мне подходит улыбающийся дядя Ваня с большими свертками в руках. Мне нравится мой дядя, который не так уж намного старше меня. Я впервые увидел его, когда он демобилизовался из армии и приехал к нам в Крым, где и познакомился с отдыхавшей там Анной. С тех пор прошло семь лет. Он добрый и весёлый человек. Казалось, что для него нет проблем, которые бы он не мог решить. Он из тех, кого называют надежными мужиками.

— Привет, — говорю я. — Я не слышал, как ты подъехал на машине.

— Я — не на машине. Она уже в гараже. До Нового года. Так, что ты тут делаешь? — уже согнав с лица улыбку, спрашивает дядя.

Я не успеваю ответить, как с крыльца раздаётся:

— Ой, Ванечка! Приехал, наконец, родненький. А мы тебя уже заждались.

Анна сбегает с крыльца и бросается на шею мужу. Но свёртки в его руках мешают.

— Возьми пакеты, — обращается ко мне Иван. — Так, что здесь парень делает? — поворачивается он к жене. — Я помню, что он должен быть сегодня с «ночной». Почему он не отдыхает?

— Ну, что ты, Ванечка? Он уже отдохнул. А дрова он сам вызвался наколоть. Что ему трудно? — суетится Анна.

— Наколотых им дров тебе хватит на весь год, — уже начинает злиться Иван. — Если я узнаю, что ты используешь моего племянника как батрака, я тебя проучу. Ты меня знаешь!

— Ну, успокойся, успокойся! Ничего с ним не будет. Пойдём лучше в дом.

Я стою молча. С крыльца на отца сыпятся девчонки и он сияет. Неся их на обеих руках, он входит в дом. Следом за ними со свёртками следую я.

В доме начинается суета. Я захожу в свою каморку, ложусь на кровать и сразу же отключаюсь.

Будит меня Анна:

— Вставай! Пора обедать. Умывайся и иди за стол!

За столом уже сидит вся семья. Девчонки забрались на колени отца с обеих сторон. Я здороваюсь с «хозяйкой», которая выглядит вполне отдохнувшей. Наверно успела уже приложиться к своей «настойке». Стол уставлен самой разнообразной едой, хотя празднование ещё только предстоит вечером. В этом доме вообще любят поесть и недостатка продуктов здесь не знают. Что не может достать Анна, работающая секретарем в райисполкоме, привозит Иван из своих дальних рейсов. Так что магазинами, в которых сейчас пустые полки, они почти не пользуются. Разве что иногда — рынком. Деньги им это позволяют. Я же питаюсь отдельно на свою зарплату. Так решила Анна в целях моего воспитания. Меня выручает заводская столовая, где кормят прилично и недорого. Дома приходится изворачиваться из собственных возможностей. Иногда мне перепадает кое–что с хозяйского стола, главным образом, по праздникам или даже иногда по воскресеньям. Но когда в доме — дядя Ваня, ситуация совершенно меняется. Я становлюсь равноправным членом семьи и сижу за столом вместе со всеми. В эти редкие дни я отъедаюсь и отсыпаюсь. Но с дядей я никогда об этом не говорил.